Т. Корагессан Бойл: После чумы

– Я же умру здесь! – рыдал голос. – Сдохну от голода, эй, ты там оглох что ли, или как? Говорю тебе, я умираю!

Итак, передо мной встала необходимость выбора, нравственного выбора. Рядом был человек, нуждавшийся в помощи, представитель вымирающего вида, ценность которого, в силу редкости, вдруг подпрыгнула до заоблачных высот, сравнявшись с ценностью калифорнийской комароловки, [3] Птица из разряда воробьиных. кондора или белуги. Помочь звавшей меня женщине? Разумеется, мне следовало ей помочь. Но в то же время я понимал, что если открою дверь, то впущу сюда чуму, и через три дня мы оба будем трупами.

– Открой! – требовала она, а ее кулаки барабанили по тонкой створке двери.

Внезапно мне пришло в голову, что она не может быть заражена, – тогда она уже давно была бы мертва и обратилась в прах. Может быть, она подобно мне отсиделась в домике или бродила по горным тропам, забытая и обойденная общим бедствием. Может быть, она прекрасна, новая Ева, дева новой эры, может, она наполнит мои ночи страстью, а дни весельем. Будто в забытьи, я пересек комнату и остановился перед дверью, положив руку на дверную задвижку.

– Ты одна? – спросил я хриплым голосом, от звука которого давно отвык, так что он показался мне странным.

Изумленный и возмущенный возглас послышался из-за дальней створки тонкой двери, разделявшей нас.

– Какого черта ты там думаешь, сукин сын? Я не знаю, сколько проплутала в этих Проклятых лесах, у меня ни крошки во рту не было, даже махонького кусочка, ни одной дерьмовой травинки или коры, ни одного пучка мха. Теперь ты, дерьмо собачье, откроешь дверь?

Все же я колебался.

И тогда до меня долетел звук, который пронзил меня, как острый нож, перевернув все нутро: она всхлипывала. Давилась рыданиями и всхлипывала.

– Одну-единственную лягушку, – плакала она. – Я съела только крошечную гнилую склизкую лягушку!

Господи, помоги! Боже, спаси и сохрани! Я открыл дверь.

Саре было тридцать восемь (то есть на три года больше чем мне), и она не была красива. По крайней мере, внешне' Даже если не обращать внимания на потерянные двадцать с лишком фунтов и на волосы, похожие на шкурку помятого хорька; ;даже если не брать в расчет синяков, ссадин и нарывов, из-за которых кожа у нее была как у прокаженного; если напрячь воображение и попытаться представить ее такой, какой она была раньше, когда сидела в безопасности у себя в квартире в Тарзане в окружении всяческих женских примочек и приспособлений, – и тогда она, скорее всего, была не красавица.

Вот ее рассказ: она и ее парень, Говард, были поклонниками живой природы (по крайней мере, Говард был им) и как раз перед чумой они решили пройти цепь горных троп в заповеднике Золотой форели. У них было отличное снаряжение и провиант, все самое лучшее (Говард – управляющий в спортивном магазине), и первые три недели все шло по плану. Они питались сухими продуктами: восхитительным феттучини Альфредо и кускусом [4] Крупа из пшеницы, обработанная паром. с креветками, пили коньяк из фляги и занимались любовью, укутанные в нейлон, пропилен и гортекс. Хотя ноги ей искусали москиты и слепни, она чувствовала себя прекрасно, просто заново родившейся, свободной от бесконечных машин на дорогах, выхлопных газов и жуткого стола в углу жуткой комнаты в электронной компании, которую основал ее отец. Но однажды утром, когда они стояли лагерем на берегу горной речки, Говард ушел, захватив обычное снаряжение и удочку, и больше не вернулся. Она ждала. Она искала Она кричала до хрипоты. Прошла неделя. Каждый день она отправлялась на поиски в новом направлении, обследуя речку вверх и вниз, излазив все крошечные ручейки и притоки, пока в конце концов не потерялась сама. Все ручьи казались ей похожими, все пики и уступы были одинаковы. У нее был с собой мешочек с двумястами граммами арахиса, но ни укрытия, ни замороженных продуктов, – все это осталось в лагере, который они с Говардом устроили в счастливые времена. Ночью пошел холодный дождь. Звезд не было, и когда рядом в кустах что-то зашевелилось, она перепугалась и ринулась напролом в темноту, обдирая колени, царапая лицо, больно цепляясь волосами и разрывая одежду. С тех пор она и блуждала.

Я сварил ей пакетик лапши «Top Ramen», дал полотенце и кусок мыла и отправил в душ, который еще раньше пристроил над старой примитивной ванной. Я боялся прикасаться к ней и даже подходить близко. Разумеется, я был крайне осторожен. А кто не был бы, если девяносто девять процентов людей умерли на днях от того, что рядом кто-то чихнул? К тому же у меня появились привычки отшельника: я разговаривал с самим собой; выполнял замысловатый обряд перед тем, как взять что-то из кладовки; в памяти то и дело всплывали забытые школьные песенки и даже рекламные ролики, – и теперь мне казалось, что мой покой нарушили. Однако… Однако, несмотря на это, я чувствовал, что Сара послана мне некоей высшей силой, что она так же благословенна, как и я, – ведь мы оба избежали заражения. Мы выжили. Более того, мы были не просто случайными членами эгоистичного, недоверчивого и раздробленного сообщества; мы были краеугольным камнем нового мира. Она – женщина. Я – мужчина.