Леонид Жуховицкий - Банан за чуткость

— Ну и слава богу. Кажется, твой Игорь любит анекдоты?

— Более остроумные.

Даже в иронии сестры чувствовалось ее педагогическое образование.

Галя села к столу, повернув стул боком. Она не нашлась что ответить. Но чтобы не давать преимущества сестре, не совсем кстати съязвила:

— Можно смеяться?

— Можно даже плакать, — сказала Лидия. — И вообще, мне раньше казалось, что у тебя хватит если не гордости, то хотя бы ума не бегать за парнем…

— Я беру пример со старших!

— …который над тобой откровенно издевается…

— А это ты врешь.

— …и вообще говорит, что такой дуры он еще не видел.

Лидия не любила прерывать начатую фразу.

Галя пристально посмотрела на сестру:

— Он это говорил?

Та молчала.

— Дай честное слово.

Лидия, как писали в старинных романах, не удостоила ее ответом.

— Конечно, врешь, — проговорила Галя. Но голосу ее не хватило уверенности.

Лидия сказала с язвительной жалостью:

— Тебе пятнадцать, а ему двадцать шесть.

— Мне шестнадцать, а ему двадцать пять.

— У тебя даже паспорта нет…

— А твой Игорь требовал у тебя паспорт?

— …тебя даже в кино на вечерний сеанс могут не пустить…

— Да ну?

— …Тебе даже в библиотеке не дадут Мопассана .

— Ха! Ха! Ха!

— И вообще, что за манера привязываться к моим знакомым?

— Он не твой знакомый, а Игоря!

— Во всяком случае, не твой. У вас в техникуме достаточно твоих ровесников, чтобы…

— Ха! Ха! Ха!

Лидия спросила:

— Может быть, ты прекратишь наконец это идиотское «Ха! Ха! Ха!»?

— Ха! Ха! Ха!

Видимо, Лидия решила, что для пользы дела лучше говорить спокойней. Она отложила книгу:

— Попробуй рассуждать серьезно. Поставь себя на его место: ну зачем ты ему нужна?

Но Галю еще качала стихия скандала:

— Затем, зачем ты нужна своему Игорю!

Лидия начала быстро краснеть, глаза у нее сузились:

— Не смей говорить пошлости!

— Что хочу, то и говорю! — по инерции огрызнулась Галя.

— Я тебе просто уши нарву!

— Ха! Ха! Ха! Педагогический прием!

— Немедленно замолчи! — крикнула Лидия и ударила кулаком по дивану. Пружины отозвались долгим дребезжащим звоном, и это окончательно вывело ее из себя. — Слышишь?

Галя вдруг поняла, почему так разозлилась сестра. На секунду запнулась, но тут же отрезала с полным сознанием собственной правоты:

— Каждый понимает в меру своей испорченности!

Она пошла на кухню и долго, с демонстративной тщательностью готовила ужин. Подумаешь! Она слишком хорошо знала Лидию. Ничего ей Костя не говорил. И ничего он не знает. А она — пусть знает. Игорю протреплет — наплевать! В крайнем случае всегда можно отбрехаться. Докажите!

Она сняла сырники со сковороды. Поглядела в окно. Прислушалась к пианино за стеной, к неуверенным детским ударам по клавишам.

Вечер впереди лежал длинный и пустой. С Лидией не поговоришь. К Зойке не пойдешь — уроки. А в уроках тоже радости мало.

Жаль, мамы нет. Ходила бы сейчас по квартире, раскидывала вещи — весь Лидин марафет вверх тормашками. Телефон бы трезвонил. Пускай бы хоть обругала — ругается она весело. Может, в магазин бы за чем‑нибудь погнала…

Галя открыла дверь, по очереди ткнула мизинцем во все три дырки почтового ящика. Ящик был пуст. Она посчитала, мама уехала в январе. Значит, еще четыре месяца будут приходить маленькие плотные конверты с тропическими марками и узким штампом «международное»…

Она тихо закрыла дверь, вернулась на кухню и, сев на табуретку, стала глядеть, как туманится, подпрыгивая на пару, никелированная крышка чайника. Ей становилось все тоскливей и неприкаянней, и не из‑за уроков, не из‑за Лидии, а потому, что все отчетливей представлялось, как в тесном дворе кособочатся сарайчики и ярко горит на третьем этаже большое незашторенное окно.

Вот уже два месяца ее тянуло к этому окну, как тянуло к тротуарам, по которым он ходил, к кварталу, который год назад он вычертил в своей мастерской. И простенькое кафе на углу было его кафе, и горький запах селедки тревожил и кружил голову. А день все явственней становился лишь дорожкой к тому моменту, когда в проеме строгой двери знакомо и неожиданно вспыхнет красное пятно шарфа.

…Как‑то шла с подругами в кино и вдруг увидела Костю. Она что‑то соврала девчонкам и побежала за ним. Он не свернул в свой переулок, прошел дальше, к остановке, и Галя испугалась: вот сейчас сядет на трамвай — и все. Но трамвай прозвякал мимо, а он стоял и спокойно курил. Какая‑то женщина с хозяйственной сумкой посмотрела на него, отошла в сторону и еще раз посмотрела. Он докурил и бросил окурок на рельсы легким плавным движением, от которого у нее опять слезы подступили к глазам.