Наталья Резанова - Кошки-мышки

Настоятельница почувствовала себя очень старой и очень усталой и что лом в ее руке – очень тяжел.

– Хватит играть в кошки-мышки, – сказала сестра Схоластика. – Я могла бы и дальше водить тебя, но согласна играть, только когда могу быть кошкой.

Мать-настоятельница ничего не ответила.

– Ты ждешь солдат правителя? – продолжала сестра Схоластика. – Их не будет. Сюда придут лишь для того, чтобы забрать покойника и снять охрану.

– Ты выкрала письмо?

– Подменила. Это вернее.

– А… печать?

– То ли еще делать приходилось… – Медленная усмешка появилась на ее выбеленном луной лице.

– Скажи мне, – тихо попросила мать-настоятельница, – отсюда есть потайной ход в лечебницу?

– Да, и не один. Я все здесь обследовала за эти годы. А теперь ты скажи – когда ты заподозрила?

– С самого начала я чувствовала – что-то не так в твоей истории. Я знала, что ты не лжешь – ведь можно было разузнать, была ли в эйлертском монастыре сестра Схоластика и что с нею сталось после. Но ты не договаривала. Если ты была в своей прежней обители простой огородницей, почему именно тебя выбрали, чтобы послать к королеве? Значит, у тебя были знания, кои ты хотела скрыть. Тогда я не стала задумываться над этим, но потом… только ты и я обладаем достаточными познаниями, чтобы изготовить яд и заменить им лекарство. Я этого не делала, следовательно…

– Логично, – сказала сестра Схоластика. – Итак, ты давно догадывалась и все же не выдала меня. Почему?

– Я не была уверена и хотела знать точно.

– Теперь ты знаешь точно… а мне пора уходить.

– Нет.

Сестра Схоластика сделала шаг вперед, башней возвышаясь над маленькой и сухонькой настоятельницей.

– Я уйду… и не надо кричать. Думаю, отсюда все равно не слышно, но… лучше не надо.

У матери-настоятельницы перехватило дыхание.

– Ты достаточно умна, святая мать, чтобы понять – мне теперь все равно, грехом меньше или больше.

– Я все еще не знаю точно, – произнесла мать-настоятельница.

Сестра Схоластика поглядела на нее, склонив голову набок.

– Я знаю кто, – продолжала мать-настоятельница, – и знаю как, но еще знаю, для чего.

– Ты хочешь объяснений? Хорошо. Я расскажу… а ты не будешь мешать мне уйти. Пожалуй, так будет правильнее.

Сызмальства я была подвержена только одному искушению – искушению знанием. Может быть, останься я в Эйлерте, мне удалось бы справиться с ним. Но тамошняя приоресса послала меня в резиденцию, надеясь, что я стану там ее глазами и ушами. И я долго приглядывалась и прислушивалась, но не для нее, а для себя самой. Я наблюдала за теми, кому принадлежала верховная власть, и Боже всемилостивый, до чего они были ничтожны со своей жестокостью, своим развратом, жадностью и полнейшей неспособностью к разумным решениям! И они стали мне противны, и я захотела их гибели и, когда начался мятеж, перебежала к бунтовщикам. Они также были жестоки и беспощадны, темные дикие люди, невинные в своей жестокости, как малые дети, и, как дети, способные только разрушать. Я могла быть довольна. Я познала мудрость власти и мудрость бунта. И я захотела мудрости покоя. Я приказала себе все забыть. И стала копаться в земле. И поначалу все шло хорошо. Но… Можно забыть все, что знаешь, однако меченый – на всю жизнь меченый.

– Ты не выдержала нового искушения?

– Искушения… Я не уверена, что это было искушением. Склонна даже предположить, что Провидение, в неизреченной благости своей, не зря уберегло мою грешную плоть от расправы. Все, кого я знала, погибли, и погибли страшной смертью. Они были сожжены огнем, посажены на кол, колесованы, и по дорогам нельзя было пройти из-за смрада мертвых тел, ибо даже в погребении было им отказано. Так было, святая мать, так было. И сделал это он, Регимбальд. Разве мог он благоденствовать дальше, когда жизнь его была в моих руках? Но он боялся и тоже стал подозревать. Дальнейшее тебе известно… Я вынуждена была задержаться, переписывая письмо, а потом мне нужно было перехватить гонца, а пешком это не так-то просто сделать, хорошо, что мне известны все окрестные тропы. Обстоятельства мне благоприятствовали. Этот пьяница засел на ночь в корчме, и я без труда добралась до седельной сумки. Я только опасалась, что опоздаю, и все кончится без меня. Но я успела.

– Что же ты написала в том письме?

– То, чему там следовало быть. Что он тяжко занедужил, и даже милосердное попечение добрых монахинь вряд ли отсрочит кончину. Просит позаботиться о подобающем погребении… Хотела было отписать все имение его в пользу обители, да спохватилась – в таких делах надобно знать меру.