Татьяна Шкодина: Голоса надежды

«Мы живем не последний день,
Мы живем не последний час,
Мы живем не последний миг», —
и уйдем, смеясь.

А потом раскололся мир,
Мы упали на твердь небес,
И над нами стал командир
Фиолетовый бес.

Наше время вели в расход,
И кормили его сапогом,
И коленом ему — под дых,
Промеж глаз — свинцом.

Мы узнали, что времени нет,
Грязным прахом стало оно.
Бег секунд, течение лет, —
Все одно.

Каждый день, как последний день,
Каждый час, как последний час,
Каждый миг, как последний миг, —
И тогда Бог спасет нас.

Костлявая, что ж ты не рада?
Ты все получила сполна —
Расколота плоть винограда
Морозным дыханьем до дна.

Бурливые вымерзли реки,
И лопнула хрупкая сталь…
Но вновь на свинцовые веки
Тяжелая сходит печаль.

Из ада крылатых кочевниц
За ним ты спустилась сюда.
Ты всех победила наперсниц–соперниц,
Он будет твоим навсегда.

Его забрала ты весенним,
Упругих, упрямых кровей,
Но нет почему‑то веселья
В безгубой улыбке твоей.

Чего тебе, старая, надо —
Тут долго не нужно гадать:
Сквозь грозди моих виноградов
Костлявую руку подать.

И мне не сбежать и не скрыться,
Пусть даже хотел бы сбежать…
Костлявая плачет: не спится
В земле ей холодной опять.

Летальный день, и бред, и мрак,
И стаи бешенных собак
По кружевам осенних свор
Опять заводят разговор.

Опять я болью прекращен,
Опять я миром предрешен.
Опять в подвале живота
Сквозит собачья нагота.

И костью в горле — немота,
Кинжалом в сердце — маета.
Опять в поэзии двора
Над миром царствует дыра.

Я бывший странник, мертвый шут,
Меня ни здесь, ни там не ждут,
Пусть древен мрак, пусть древен свет, —
Моих собачьих больше лет.
И в смутном облике игры
Мне подчиняются миры.

Как наступит ночь — нагрянут бедрецы,
Голохвостые, проворные мальцы.

Тут хозяин — быстро к печке, не плошай,
Пирогами их с вязигой угощай.

Медовухи, сероглазым, им налей,
Если ставленница есть — не пожалей.

Как нажрутся гости серые от пуз,
Так на стол, давай, неси скорей арбуз.

В астраханский бок ему ты нож всади,
Кровь польется, режь быстрее, не щади.

Коль попросят водки, ты не поскупись
И в трактир скорей, хозяин, снарядись.

Если серые довольными уйдут,
Так считай, теперь спокойно будет тут.

Ну, а если принимал их кое‑как,
На себя пеняй, отважный ты дурак.

Эти серые с нахрапом бедрецы —
Бесы мелкие, такие подлецы.

С виду мыши — только нас не обмануть,
Мы их серую улавливаем суть.

Бедреца мы все ругаем невпопад —
Сукин сын, перченый бок, чертовский брат.

Бедреца мы все боимся как огня,
Ночью он хохочет, прыгает, звеня.

Если поля ты услышал тяжкий стон,
То бедрец шальной куражится на нем.

Если утром полегла тугая рожь,
Там копытце бедреца всегда найдешь.

Кто косички заплетает лошадям?
Кто дорогу вечно путает дядьям?

Кто в болото заведет? Подпалит сноп?
Бедрецово семя, проклятый укроп!

Ты крестьянчик–христианчик не рядись,
С бедрецом, скорей, хозяин, подружись.

Выйди в поле, бухнись в ножки бедрецу,
Как бы кланялся ты, дурень, мудрецу.

От его косматой лапки не беги,
А напротив, все почтительно пожми.

И тебе бедрец расскажет без понтов,
Как добыть, не прогибаясь, сто рублев.

Как к себе расположение снискать,
Дочь кривую за купца быстрей отдать.

Ты же знаешь, как лютует сука–жизнь,
Так что лучше с бедрецами подружись.

И во всем совета слушай бедрецов,
Как родных ты прежде слушался отцов.

Омертвевшим парком прохожу я,
Попирая меркнувшую медь,
А на лавочке сидит, тоскуя,
Позабытый плюшевый медведь.

И блестят две пуговицы темных,
Мишке заменяющих глаза,
И из этих пуговиц огромных
Катится дождливая слеза.