Колум Маккэнн: Sh’khol

— Тома-аас! Тома-ааас!

Вдруг он сумеет услышать? Вдруг в ушах зазвенит, вдруг колебания воды достучатся до барабанных перепонок… Снова всмотрелась в волны. Спокойно. Держи себя в руках, черт тебя побери!

На обратном пути она как будто увидела себя с высоты птичьего полета. Ночная рубашка, босые ноги, распущенные волосы, сырой ветер в лицо. Нет телефона, нет чертова телефона. Придется сесть за руль. Поехать в город. Полиция. Где вообще этот полицейский участок? Почему она этого не знает? Кто из соседей сейчас дома? Что-что вы ему купили? Что вы за мать такая? Сколько же вы выпили? Фетальный алкогольный…

Ветер гнул траву к земле. Она неуклюже перелезла через низкий заборчик. Острая боль пронзила лодыжку. Деревья за домом сгибались, словно в поклонах. Рваные тени ветвей метались по стене. Половинка двери моталась на петлях взад-вперед. Она пролезла под верхней, запертой половинкой, снова вбежала в его комнату. «Килмакад Крокс творят чудеса!» Мобильник так и не ожил.

Дошла до кухни, вдавила кнопку стоявшего на столе компьютера. Экран засветился: шестилетний Томас в Глендалохе, светлые волосы, красные шорты, рукава рубашки хлопочут на ветру, пока он неспешно идет к озеру. Открыла Скайп, набрала единственный номер, который знала наизусть. На шестом гудке Алан взял трубку. Что она наделала? Она что, совсем из ума выжила? Он позвонит в полицию, и в береговую охрану, но из Дублина ему ехать три часа или все четыре. «Позвони мне, когда найдешь его. Скорее. Просто найди его». Он повесил трубку. Упавшая вдруг тишина пульсировала болью.

Ребекка прижалась лбом к столешнице. Затем вышла из Скайпа, и на экране снова появились обои с фотографией Томаса.

Она побежала в спальню, кое-как натянула старый гидрокостюм. Он грубо тер кожу, давил на грудь, глубоко врезался в шею.

Зловеще нависали тучи. Она оглядела горизонт. Далекие острова — горбатые, похожие на китов. Мыс изогнулся дугой. Серая вода, серое небо. Скорее всего, он поплыл на север. Это проще, ведь туда несет течением. Летом они плавали в ту сторону. Никогда не удалялись от берега. Смотрели, как волны колотятся о скалы, кусают сами себя за загривок.

Вдалеке залив неспешно пересекала рыбацкая лодка. Ребекка замахала руками, прекрасно понимая: глупо надеяться, что ее заметят. Неловко двинулась вниз, оскользаясь на мокрой тропе.

На полдороге к пляжу она резко остановилась. Кроссовки Томаса. Стоят аккуратно, носками к морю. Как она могла не заметить их раньше? Она знала, что эта минута отпечатается в памяти навеки. Ребекка развернула кроссовки носами к дому, словно Томас мог в любую минуту вернуться и, натянув их, двинуться к теплому дому.

На берегу не было никаких следов: песок здесь слишком крупный. Куртки тоже не видно. Или он так и ушел, без верхней одежды? Переохлаждение. Несколько минут — и готово. Гидрокостюм ему слишком велик, он быстро замерзнет. Далеко ли его может занести? Давно ли он ушел? Она так долго спала. Вино. Сколько же она выпила вина.

Остервенело натянула купальную шапочку, застегнула тугой гидрокостюм. Молния подавалась с трудом.

Вошла в воду, нырнула. Холод пронзил тело. Она гребла, гребла, гребла — с каким-то остервенением. Остановилась, оглянулась, заставила себя плыть дальше. Плечо заныло. При каждом гребке она видела его лицо: черная рамка капюшона, светлые волосы, голубые глаза.

Миновала гранитную глыбу, двинулась вдоль берега, в ушах — шум волн, тоже глухота, только другая. Постепенно немеют пальцы на руках, и пальцы на ногах, и разум.

Восемь месяцев назад тель-авивское издательство прислало один роман. Прекрасный стиль, автор — израильский араб из Назарета. Большая литература, подумала Ребекка. Она тут же села за перевод этой истории о немолодых супругах, потерявших обоих детей. В тексте ей попалось слово «sh’khol». Как его перевести? Ребекка не могла подобрать аналога. Конечно, есть «вдова», «вдовец», «сирота», но ни одного слова — ни среди существительных, ни среди прилагательных, — которое обозначало бы отца или мать, потерявших ребенка. В ирландском таких слов тоже нет. Она искала в русском, французском, немецком, в других языках, но что-то похожее нашлось только в санскрите (vilomah) и арабском (thakla — если это мать, mathkool — если отец). Ребекка промучилась над этим местом несколько дней. Хотелось сохранить верность подлиннику, дать имя незримому: «надломленные», «разодранные», «ограбленные» родители. В конце концов, остановилась на чопорном bereaved, но подумала: все-таки не то. Нет в этом слове ни тайны, ни звукописи. Не точный перевод, совсем не точный.