Кейт Хикок: Наверху

Он не замечал, какое большое место она занимает в его жизни, потому что шумы, доносящиеся сверху, вплетались в его будничное существование. По понедельникам, средам и пятницам (в эти дни она работала в ночную смену) он просыпался, когда она приходила домой, переворачивался на живот, когда она кидала ключи на кухонный стол и открывала кран, и засыпал снова, зная, что солнце не взойдет еще несколько часов. В те ночи, когда она не работала, он слышал ее любимые телешоу, писк пожарного детектора, когда она возилась на кухне, а иногда разговоры по телефону. Звук ее голоса успокаивал его, как голос матери или любимой учительницы.

По мере привыкания к ее графику ночи становились длиннее. Когда она работала в дневное время, он нежился в тишине, струящейся сверху, и без всяких угрызений совести наслаждался одиночеством, чего раньше практически никогда себе не позволял. Но ее шаги по ночам превратились в тиканье часов, биение сердца — они звучали неумолимо, ночь за ночью. Он заразился от нее бессонницей, как простудой. Он боролся с желанием постучать шваброй в потолок. Это напоминало ему годы, проведенные в общежитии, а он не хотел к ним возвращаться. Нельзя же было запретить этой женщине ходить по ее собственной квартире! Но почему она там бродит? Почему не спит?

Сначала она надеялась, что будет уставать, расхаживая по комнате, но через месяц эта ходьба стала восприниматься иначе — как легкая разминка (ей казалось, что ее обычная одежда стала лучше на ней сидеть), как способ снять напряжение да и просто хоть как-нибудь скоротать время. Однажды ночью она бродила по гостиной три часа подряд. Потом принялась считать шаги, и монотонность этого занятия вместе со стуком подошв о паркет подействовала на нее успокаивающе. Спать она по-прежнему не могла, однако впервые ощутила прелесть ночной тишины.

Иногда шаги как будто становились громче. Через скакалку она прыгает, что ли? Или чечетку выбивает? Неужели ей не ясно, что он слышит, как при каждом шаге под ней прогибаются половицы? А потом, в одну из ночей, он допил последний глоток пива и открыл бутылку виски, которую принес в прошлом месяце его друг Джордан («Не пей его, когда тебе грустно, — посоветовал он. — Пей, когда на душе будет хорошо»). Он сидел на кушетке в одних трусах, позвякивал льдом в стакане и слушал.

Порядком напившись, он окончательно убедился в том, что его хозяйка старается что-то ему сказать. Эта женщина явно знала какой-то секрет и могла бы объяснить ему, что он теперь должен сделать со своей жизнью, но он был не в силах до нее добраться. Поэтому он слушал. А вдруг ее шаги посылают ему сообщение, вроде азбуки Морзе? Он нашел в сети этот код и попытался найти соответствие между точками и тире ее хождения и таблицей на экране. Потом бросил эту затею, сообразив, что не может слышать тире — только точки.

На той же неделе он в очередной раз принимал врача и рассказал ей о женщине наверху. Та закивала сурово и чуть ли не с энтузиазмом, будто увидела в его новой навязчивой идее положительный сдвиг, сулящий скорое исцеление.

— Может быть, вам стоит поговорить с ней, позвонить по телефону? — предложила она.

— И что я скажу? Что не выходил из дома больше девяти месяцев, что боюсь выходить на улицу, так как при одной мысли об этом снова вижу перед собой лицо своей мертвой подруги? По-вашему, если я ей в этом признаюсь, она согласится продлить наш договор еще на год?

Однажды ночью Сильвия насчитала тысячу шагов и обрадовалась этому, как ценному достижению. Она решила, что в следующий раз попробует одолеть полторы.

Это случилось днем, когда в доме было тихо и Питер особенно остро чувствовал свое одиночество. Вместо того чтобы пассивно слушать ее шаги, приглушенные разговоры по телефону или свист чайника, он решил наконец откликнуться сам. Вот уже много месяцев его родным, друзьям и врачу приходилось вытягивать из него ответы на самые разные вопросы, начиная с того, как он себя чувствует, и кончая тем, каковы его планы на дальнейшую жизнь, — а тут он вдруг осознал, что единственный человек на свете, с которым ему хочется поговорить, вспоминает о нем, лишь доставая из почтового ящика очередной чек. Не было никакой гарантии, что она его услышит. Соседи сверху редко прислушиваются к соседям снизу, и едва ли стоило надеяться, что ей придет в голову хоть на минутку приложить ухо к полу. Оставалась только одна возможность — написать ей.

Он вырос в католической семье, так что исповедь казалась вполне уместной. Но он не был готов заводить тот разговор, к которому все его подталкивали. Он хотел начать с малого, откуда-нибудь издалека, с маленькой тайны, которой еще никогда никому не раскрывал.