Игорь Соколов - Как моя жена изменяла мне (сборник)

Все-таки почти родное дитя на скамье сидит и смотрит так жалобно, что впору разреветься, а не суд да дело вести…

Эх, дитятко окаянное, и зачем ты только в лапы к пьяному мэру полезло, неужто не знала ты за собой садитскую привычку бить первого встреченного тобою в постели по морде?!…

И эх, дитя, дитя, что ж ты не плачешь-то, али думаешь я как родной пощажу… Помилую?! Помилую мою милую?!…

Так ведь я это так, – сижу здесь только для приличия…

Меня ведь каждая собака в министерстве на своем поводке держит, а тут сам мэр, и кум, и сват, и брат известному министру…

Не будем только пальцами показывать, от распальцовки у нас и так все холопы распоясались… Эх, дитятко, дитятко, и чего ж ты, дура такая наделала-то?!

А может черт с ней, с хорошей работой, ведь родной человек на скамье?!

Пусть и денег не будет ни гроша, но буду я с тобой, моя Душа!

Эх, как хорошо было ощущать восторг полета, когда я с ней вылетел из суда на крыльях Любви, и бегом сел с ней в свой «Меганом», и даже там за городом, когда в нас стреляли из трех автоматов «ТТ» и одного пехотного миномета, и даже когда наша одежда окрасилась кровью, и даже когда она в последний раз меня укусила до той же самой крови, и заверещала как безумная, то я и тогда не сдрейфил, ведь говорят, на небо хорошо тем, кто Душу враз отвоевал…

Люди считали меня, наверное, дикарем, потому что я долгое время шатался в костюме опустившегося разгильдяя… Нечесаный и немытый уже несколько веков, собравший о самом себе несметное количество сплетен, я был ужасно горд тем, что у меня были свои темные места, свои сокровенные закоулки, куда я никого не впускал, даже в нашем многолюдном общежитье…

Моя девушка меня обманула и я поклялся себе, что запрусь сам в себе и больше никого не впущу в пустыню моего сердца и до самой смерти окунусь в темное море грусти… Она отдавала мне себя, рождая из пустоты наших страстных проникновений Любовь, правда, не связывая себя со мной никакими обещаниями…

Она была ужасно мужественна в метафизическом смысле, а я напротив, женственен, она была чуть старше меня по возрасту, а в духовном смысле она была старше меня на целый век… За этим веком я мысленно видел во тьме времени вереницу мужчин, испытавших с ней не одно сиюминутное счастье телесного проникновения в ее ненасытное лоно, но что-то еще такое, чего не выразить никакими словами, ибо всё это остается на самом темном дне их грешной памяти и Души…

Их тени вырастали из ее обесцвеченных белых волос… Казалось, она совсем не имела цвета, запаха и совсем ничего кроме своего жадного и горячего лона, которое всасывало в себя весь смысл нашего ничтожного существования, но вместе с тем в ней было что-то загадочное и неуловимое, мелькнувшее на мгновение в ее глазах, улыбке, в изгибе чудотворного тела…

Я любил ее без памяти… Я носил ее на руках… Мы взлетали вместе, прижавшись друг к другу телами, на койке в общежитье с продавленной панцирной сеткой и в кустах у реки, и в темных закоулках общежитья, под лестницей у черного наглухо закрытого входа, и даже на верху в обруче древнего окна церковной колокольни посреди засыпающего и мерцающего безумными огнями города, мы взлетали в небо, собирая собой немыслимую даль пространства…

Я очень хотел слиться с ней, превратиться в нее… Это странное желание всегда толкало меня к ней, а оказавшись в ней, в ее страстном лоне, я сразу терялся в пространстве и становился невидимым, ибо этот мир для меня уже не существовал…

Так наевшись запретного плода, ты ощущаешь себя его съеденной частью, ибо она, моя женщина в любом из нас оставляет свой невидимый, едва уловимый след…

Я хотел ее всегда… Я был болен… Оказаться в ее лоне было таким прилипчивым и навязчивым желанием, что я искал ее везде, когда ее не было рядом, и страшно нервничал, если она долго не отзывалась издалека…

Ее голос звучал во мне магическим приказом, я полностью подчинялся только ей одной, и чтобы она не сказала мне, я делал все, что она хотела…

Однажды вечером я захотел сделать ей сюрприз и забрался по дереву к ее окну, она жила в комнате на четвертом этаже нашего общежития…

Огромный раскидистый старый вяз протягивал к ее окошку свою могучую лапу, по которой я приближался к волшебному созданию природы…

И тут же взобравшись по дереву, и взглянув в ее окно, я дико закричал, чувствуя, как подо мной трещит сук, и я лечу вниз, и тут же цепляюсь руками за спасительные ветви дерева, которые позволили мне все же не разбиться, и тут уже убегаю от общежития, на ходу утирая слезы…