Чарльз Вильямсон - Девушка из универмага

— Вовсе не одной. Мадам Надин взбесилась бы, если бы услышала, что ее называют моей покровительницей, но все-таки это гак. Не потому что эмигранты нуждаются в покро­вителях…

— Вы эмигрантка?

— Да, а как же иначе? Посмотрите, моя вуаль, кажется, промокла насквозь!

— Я завтра дам вам шляпу, защищающую от ветра.

— Разве ваш отец торгует ими так же, как и джилидовским бальзамом?

— Нет, но у моей сестры есть такая шляпа, и она ей не нужна. Я захвачу ее для вас.

— О, я не могу принять ее!

— Если вы не возьмете, я выброшу ее за борт.

— А шоколад тоже был ее?

— Да.

— А книги?

— Некоторые из них мои. Но не те, которые мисс Де­вере находит интересными. Вот еще что: она говорила, что вы не на постоянном месте у Надин. Что это значит, если вы ничего не имеете против моего вопроса?

— Не то, что вы думаете. Это не значит, что меня должны рассчитать. Я нанялась только на время поездки, чтобы за­местить девушку, которая в последний момент отказалась. И я влезла в ее башмаки, семимильные башмаки, которые бесплатно перенесут меня через океан в Нью-Йорк, в кото­ром я надеюсь устроиться.

— Я тоже надеюсь на это, — сказал Питер серьезно.— У вас там есть друзья, кроме меня?

— Благодарю вас за то, что вы считаете себя таковым, господин джилидовский бальзам. Впрочем, я слышала, что в Америке всякий готов быть другом одиноких иностран­цев!

— Я боюсь, что ваши сведения об Америке немного слишком оптимистичны. Но не можете ли вы одну минуту быть серьезной? Мне кажется, что я хорошо познакомился с вами, и с другими, конечно. Но они — другое дело. И потому они на постоянной службе у Надин. Это подходит к ним. Я не беспокоюсь о них, и не беспокоился бы из-за вас, если бы вы мне сказали, что у вас есть друзья и вы знаете, что пред­примете, когда приедете.

— Я не могу этого сказать, — отвечала Вин, изменив тон и, словно устыдившись, что начала разговор в столь «легкомысленном» стиле. — Но у меня есть надежда; у меня есть два рекомендательных письма и адрес приличных меблированных комнат; кроме того, у меня осталось немного денег, так что я действительно верю, что все обойдется хорошо, благодарю вас. Мои родные думают, что я поехала, чтобы проявить свой дикий нрав и я постараюсь доказать, насколько это будет возможно, уже не им, но самой себе, что я могу жить собственной жизнью в Новом Свете и не погибнуть.

— Почему вы не хотите уже им этого доказать?

— Да потому, что никто из них не интересуется этим. И фактически обо мне уже позабыли.

— Я боюсь, что у вас большое горе, — сказал Питер.

— Для того, что заставило меня искать счастья в Аме­рике, это слишком сильное выражение, хотя это началось с горя, которое случилось уже давно.

— У вас умер кто-нибудь, кого вы любили? — Питер встал на простой прямой путь наводящих вопросов.

— Да, моя мать. Это случилось, когда мне было четырнадцать лет, и я не могла быть особенно полезна ни моему отцу, ни моему малолетнему брату. И вот отец нашел особу, которая была столь любезна, что стала экономкой и воспитательницей моего брата. Он — священник. Я, вероятно, не похожа на дочь священника, и он тоже думал, что я не стану на него похожа, в особенности с тех пор, как появилась эта экономка. Мы стали ссориться с ней, и это возмущало отца. Он не хотел расставаться с нею, так как она блестяще упра­влялась с делами, с ним, с ребенком, с приходом. Поэтому было проще расстаться со мною. Я отправилась в школу на полный пансион.

— Хорошо ли вам там было?

— Я любила ее. Через год я уже не приезжала домой даже на праздники. Ко мне часто приходили в гости по­други: девушки были ласковы со мной. Но мне некуда было девать большую часть своего времени: теперь я злюсь на себя за это. Я ничему не училась, кроме того, чему хотела учиться. А это всегда бывает то, что менее всего полезно.

— Я тоже делал так, когда учился, — сказал Питер.

— Для вас это не имеет значения. У вас есть джилидовский бальзам.

— Он принадлежит моему отцу.

— Я думаю, что то, что его, то и ваше.

— Он так говорит. Все-таки у нас есть свои неприят­ности. Моя заключается в том, что я не живу, согласно со своими принципами и даже не знаю точно, каковы они, так как все у меня еще находится в брожении. Но я бы хотел узнать подробнее о ваших неприятностях.

— Я не допускаю для себя слово «неприятность». Это создает стену. А я только что вырвалась из-за этой стены. Я смогла бы это сделать раньше и лучше, если бы училась более трудным вещам. Когда мне пришлось предпринять что-нибудь для себя, оказалось, что я не умею ничего, что счи­тается пригодным в деловом мире. Я упражняла только свой голос.