Екатерина Смолева - Золотой идол Хархана

А пока влюбленные встречались только на людях, водили на поляне за селением вместе с другими парнями и девушками хоровод-ёхор, и только Жаргалма знала, как крепко, но нежно может сжимать рука Аюра ее пальцы.

Глава 4.

Едва загорелась на небе заря четвертого утра, Хархан приказал слуге собрать в его шатре мудрецов. Тяжелые мысли по-прежнему одолевали хана. Мрачный, как туча осенью, сидел он на расшитых китайских подушках, когда отодвинулся узорчатый полог, и в шатер, низко согнувшись в знак почтения, вошли четверо мудрецов. Следом за ними вошел и советник Сундалат.

– Великий Хан, мудрецы готовы дать ответ на твой вопрос, – молвил он, кланяясь еще ниже.

– Я жду вашего слова, – кивнул Хархан головой в знак милости.

Старший из мудрецов поднялся с колен и, задумчиво пропустил сквозь пальцы седую прядь шелковистой бороды.

– Великий Хан! – проговорил он тихо. – Три дня и три ночи мы искали решение. Мы бросали в костер лопатку барана-трехлетка и смотрели на его внутренности. Мы били в бубен и жгли траву ая-гангу, советуясь с предками. Предки сказали нам: жизнь земная на небе да получит продолжение думами живущих на земле.

– Истинное блаженство ждет в заоблачном краю того, память о ком не истлеет вместе с его костями, – поднял костлявый палец второй мудрец.

– Так сказали нам предки, – проблеял тоненько третий.

Мудрецы поднялись, поклонились и вышли из шатра.

Весь день думал Хархан о сказанном стариками. Вечер вновь застал его на валуне у коновязи. Как же быть, ломал голову хан. Много славных дел совершил он, но завтра родятся новые воины, подвиги которых затмят его. Земли, завоеванные им, захватят враги. Жены изменят, а дети вырастут и состарятся, как и он сам… Как оставить о себе прочную славу, как? Ему стало душно от безысходности, и он невольно рванул золотую застежку, скрепляющую ворот халата. Мягкий металл сломался под его пальцами, поранив руку.

– Стой, а ну, держи ее! Не пускайте ее! – резкий крик раздался вдруг откуда-то сбоку и в ту же секунду под ноги хану кинулся какой-то большой серый клубок, так что от неожиданности Хархан отпрянул в сторону. А человек, упавший на землю, вдруг кинулся целовать носы его запыленных сапог…

Хархан властно повел рукой, отстраняя подступавших стражников. Человек поднял голову. Это была старая женщина, по ее изможденному морщинистому лицу котились слезы. Седые пряди серыми косицами падали на щеки. Одежда была худой и изорванной.

– О чем твои слезы, мать? – спросил Хархан, – Говори! Твой Хан слушает тебя.

– О Хан, – заплакала старуха еще горше. – Я вдова твоего сотника Мэргена, пятнадцать лет он сражался за тебя, а пять лет назад погиб. Его родичи обманом отняли мой скот, я одна скитаюсь по степи с детьми, питаясь подаянием… Мой младший сын умер вчера, второй скоро пойдет за ним. Смилуйся, хан, защити сироту!

– Встань, женщина, – протянул Хархан с досадой. Его оторвали от важных размышлений ради такого пустяка! – Встань, – повторил он уже более ласково. – Я помню твоего мужа. Он был храбрым воином, и вдова его не должна голодать. Я накажу нечествицев. А пока утри слезы. Горе твое – ничто подле горя, лежащего на сердце твоего Хана… Возьми хоть вот это.

И Хархан протянул старухе сломанную золотую застежку. Дрожащие пальцы схватили украшение и сжали его.

– Хан, – пролепетала несчастная, прижимая побрякушку к груди. – Но это слишком много, хан… На это мы с детьми сможем прожить целый год… Мы твои рабы и не достойны такой милости…

– Вздор, – крикнул Хархан. Разговор со вдовой сотника уже наскучил ему. – Бери золото и уходи.

Старуху подхватили под мышки стражники и поволокли прочь, все же не слишком грубо. А та еще долго оборачивалась и кричала:

– Спасибо тебе, о могучий! Да продлит вечное синее небо дни твои на земле, да будешь ты благословен вечно! Я прикажу детям молиться за тебя! Мы никогда не забудем твоего имени!..

Глава 5.

Доржо перекувыркнулся через голову. Потом еще раз и еще.

-Деда-а! – крикнул он. – Смотри-ка, как я могу! А твой хан так, поди, не мог. Куда ему, старому!..

– Не больно-то ты любезен, внучек, – проворчал старый суслик, потирая занемевшую поясницу. – У каждого возраста – свой мед…

Доржо не слушал деда, продолжая кувыркаться в пыли, пока не скатился в колючий куст.

– Ой-ей-ей! – запричитал он, прыгая на одной ножке. В подошву второй впилась колючка.

– Скачи сюда, непоседа, – ласково усмехнулся дедушка. – Был бы ты поумнее, осмотрелся бы, прежде чем лететь очертя голову.