Екатерина Смолева - Год из жизни соседской принцессы

14 июня

Утром на берегу нашли утопленника. Впрочем, почему утопленник, он же очнулся, я думаю, выживет. Но все равно, вспоминать жутковато, как он лежал там, весь мокрый и… Честно говоря, я еще ночью страху натерпелась, вот это была буря! Ветер хлестал по стеклам так, что только звон стоял, я думала, все, выбьет, полночи просидела в углу кровати, подушку обняла и молилась Святой Деве. Потом вроде стихло, и я сама не заметила, как уснула. А потом Марго принесла мне умываться и, пока шнуровала платье, только что не приплясывала от нетерпения, так что я уж разрешила ей говорить. Она и рассказала, что ночью у Сорочьего мыса разбило о скалы корабль. Большой или нет – никто не знает, спасся ли кто-то из команды – тоже непонятно, но говорят, что на берег вынесло обломки дерева и вроде бы даже какие-то сундуки. И девушки сразу после утреннего правила хотят тайком бежать посмотреть, а вдруг – золото или каменья, но боятся, вдруг – покойники. Я еще пошутила, мол, чего больше боятся, покойников? Или что мать-настоятельница узнает и поставит поклоны бить? Марго тут же надулась, дурочка, конечно-де, вам-то ничего не будет, а с нами кто бы церемонился… Напозволялась она у меня, не будь она мне молочной сестрой, иной раз отходила бы по щекам, за длинный-то язык. Но тут мне, честно говоря, самой интересно было сбегать на берег. Еле отстояла службу, мать настоятельница на меня все смотрела и головой качала недовольно.

Вышли мы через заднюю калитку в саду, вокруг монастыря здесь сад большой, в основном апельсинные и лимонные деревья, но есть и пара пальм. Ряды посадок тянутся почти до самой воды, и калитка далеко от центрального входа и служб, так что сразу не хватятся. Если что, потом всегда можно сказать, что в саду предавалась размышлениям. О вечности. На берегу, кстати, было довольно скучно, не знаю, чего уж они ждали, но тут ничего приятного: грязь, пена, дохлые морские звезды, водорослями воняет… Ну, действительно, пару кусков дерева мы нашли, но сундуков никаких не было, тем более, с богатствами.

И тут мы увидели его.

Вернее, первая увидела Марго и заорала дурным голосом: «Покойник, покойник, ой, божечки, покойник!..» Эти дурехи завизжали и бросились врассыпную, а я только и успела заметить что-то белое в полосе прибоя у самого утеса. Приказала им молчать, пока нас не услышали, а сама пошла поближе. Это был юноша, совсем мальчик, ровесник Анны Д.Х. или около того. Белый, как полотенце, хотя волосы черные… Наверное, потому что был без сознания. Не знаю, я как-то сразу поняла, что он не мертвый, Марго потом все спрашивала, как же я не испугалась, а я просто не думала, что делаю, делала, да и все. Подошла к нему, за плечи вытянула из воды на песок; он не очнулся. Попыталась развязать ему воротник рубашки, но бесполезно: мокрый шнурок затянуло так, что я чуть пальцы не обломала. Достала из волос заколку, ту, с острием, перерезала завязки, полотно разорвала, ухо к груди приложила – да ведь бьется же сердце, слабо, но бьется!.. Кричу девчонкам: «Не орите, дуры, он живой, зовите людей скорее!..» А звать никого не надо было. Оборачиваюсь – а матушка Апраксия вот она, тут как тут, и взгляд у нее… Ух, какой. Она меня даже ругать не стала, показала только рукой так, мол, ступайте, позже поговорим. А утопленник мой тут глаза и открыл. Смотрит на меня, как щенок на мамку, лепечет что-то, но я уже себе не хозяйка – тут уже и девушки, и охрана, меня под белы руки и в келью. Что мне потом мать-настоятельница говорила и как распекала, и что подобает молодой госпоже, я и писать не хочу, ну ее совсем. Пропал бы он пропадом, монастырь этот и все его порядки. Я, может быть, с пяти лет ни в чем отказа не знала и сама решала, куда мне идти и что делать, а теперь вот, изволь, терпи морали. Право, папенька, удружили.

18 июня

Ну наконец-то, наконец-то избыто мое наказание и я вновь могу вернуться к этим запискам. Кому сказать – не поверят, на три дня меня заперли в пустой келье, отобрав все, что могло бы хоть как-то помочь скоротать время. Не оставили ни зеркала, ни рукоделья, ни даже клочка бумаги и карандаша – только четки, библию да Трактат о благочестии для нравственного просвещения добродетельных девиц. Как уж я только ни хитрила перед матушкой Апраксией, как ни вымаливала принести мне хоть огрызок уголька, чтоб я могла делать на полях заметки!.. (Дабы потом перечитать строки трактата, которые более других тронули мое сердце, конечно.) Все тщетно, с таким же успехом можно было умолять камень.