Ольга Бургасси - Ирис нежный. Повесть о Флоренции и первой любви

У меня короткое дыхание. Может быть, поэтому я всегда предпочитала устный жанр – на уроках в школе и сейчас – когда стала экскурсоводом. Рассказать легче, чем записать, потому что есть много факторов, искупающих огрехи, – интонация, мимика, паузы, жесты. На письме же все должно быть выстроено в логической последовательности, по крайней мере, в прозе. Впрочем, есть спасительное бегство – стихи, глуповатая, по слову Пушкина, поэзия. В отличие от прозы, которая требует мыслей и мыслей. Поэтому до сих пор я ограничивалась стихами, короткими рассказами и научными статьями, которые здесь в счет как нон-фикшн.

Но вот теперь я решила написать повесть о тех событиях, которые когда-то произошли со мной в самом удивительном городе на земле и которые определили мою жизнь. Внешне ничего особенного не произошло: просто мы с бабушкой поехали во Флоренцию, и там я встретилась с Ваней и Боттичелли. Эта история до сих пор ясно и живо стоит перед глазами, я вспоминаю ее, как какой-нибудь Адсон из моего любимого романа. «Роза при имени прежнем», нет, не роза, а ирис, как удивительно точно назвал Флоренцию Блок.

Вся история этого города связана с цветами, а цветы я люблю очень. Не знаю, из чего родилась эта любовь, но одно из первых моих воспоминаний связано с цветком – рука моя, маленькая и пухлая, тянется к одуванчику, потом еще к одному, и еще. И, хотя я всегда понимала ценность одного цветка, то есть мне было достаточно этого количества, чтобы ощутить радость, все-таки в истинный восторг всегда приводили именно цветы охапками. Хорошо иметь веточку мимозы, иногда кидать на нее взгляд, отрываясь от работы за компьютером. Но лучше – мимозное дерево, мимозное облако. Для русского человека увидеть впервые настоящее, высокое дерево мимозы – это шок, который не проходит, не отступает даже по прошествии некоторого времени. В конце февраля, когда едешь по тосканским дорогам, то и дело видишь эти желтые пахучие шевелюры, колышимые ветром. Улыбаешься им и поражаешься, как чуду. И правда – чудо. У нас черные сугробы еще и не думали таять, а здесь такие солнышки на ножках. Причем никто не срезает веток, чтобы поставить дома, вот тебе дерево – любуйся.

Любуйся – это одно из главных слов в Италии, одно из главных требований, которое предъявляет она к путешественнику. Природа и искусство состязаются, а, может быть, сотрудничают в этом легком жанре – заставить, нет, даже не заставить, а просто добровольно отдать в безраздельное владение свое зрение, слух, обоняние, осязание и вкус этой волшебнице, этой Цирцее. Хотя нет, Италия – не Цирцея, ей от нас ничего не нужно. Она была и всегда будет. Будут цвести маки на тосканских лугах, веять сладкие ветры по весне, потому что в лесах цветет белая акация, нежно розоветь небо. Независимо ни от кого. Только от Бога, который одарил эту землю как никакую другую.

Цветы и Италия неотделимы друг от друга. Цветы являются самым нагляным выражением идеи яркости мира, может быть, поэтому итальянские художники так часто их рисовали. Роза, нарцисс или ирис – это тюбик с краской, идея чистого цвета, картина – букет, многоцветие, тройная радуга. Что лучше выразит яркость и красоту мира, чем они? Поэтому самой замечательной картиной для меня всегда была «Весна» Боттичелли. Этот цветочный ковер, сотканный из более двухсот видов растений, по которому шествует невероятно нежная девушка-весна в платье из цветов и которая своей гибкой рукой плавным движением рассыпает их, черпает беcконечно из своего передника, как из бездонного источника, как будто их еще недостаточно. Цветов много не бывает, как и радости. Я всегда говорю туристам, когда заканчиваю сложный разговор о значениях этой картины – политических, философских, если даже ничего этого не знать, можно просто стоять и практически вечно смотреть на эту радость, которую ему удалось изобразить. А ведь это очень много. Бесконечны разговоры о том, почему мы так любим Боттичелли, почему корзина у его могилы всегда полна записками, некоторые из них я читала, несмотря на то, что это нехорошо – читать чужие письма. Пишут трогательно, нежно именно об этом – о радости, которую он дарит. Есть художники, возможно, более великие, чем он – Леонардо, Микеланджело, но в их картинах есть все – совершенство, глубокое содержание, бесконечное мастерство, но радости – той, которая освещает нашу жизнь, нет. Эту мысль, правда, не о Боттичелли, а о своем любимом художнике некогда высказал Гумилев, побывавший во Флоренции вместе с женой в 1912 году, мысль о том, что совершенство страшно. Этим художником был фра Беато Анджелико, а мысль Гумилева была в том, что так трогают картины монаха-доминиканца потому, что на всем, что он сделал, печать любви земной и простоты смиренной. Но в конечном счете, думаю, речь шла о радости, которая так и льется с его картин.