Северлика - Простите, я вас люблю…

Поднимаются несколько рук. Я выслушиваю всех по очереди, а потом к доске выходит Артем.

Невольно я отмечаю, какими взглядами провожают его одноклассники. Удивительный разброс эмоций! От зависти и открытого презрения до откровенного восхищения.

– Как тот актер, который, оробев,

Теряет нить давно знакомой роли,

Как тот безумец, что, впадая в гнев,

В избытке сил теряет силу воли, -

Так я молчу, не зная, что сказать,

Не от того, что сердце охладело.

Нет, на мои уста кладет печать

Моя любовь, которой нет предела.

Так пусть же письма говорят с тобой.

Пускай они, безмолвный мой ходатай,

Идут к тебе с признаньем и мольбой

И справедливой требуют расплаты.

Прочтешь ли ты слова любви немой?

Услышишь ли глазами голос мой?

Он читает сонет Шекспира, чуть повернув голову в мою сторону, обращается к классу, но мне чудится, что слова посвящены мне.

Мои руки сводит от напряжения, так сильно я сжимаю пальцы. Как откровенно и как искренно! Осторожно пробегаю взглядом класс. Если кто-то и заметил в продемонстрированном стихотворении двойной подтекст, то не подал виду. Класс сидит в полной тишине. Архипова Дарина прямо передо мной затаила дыхание, в её глазах стоят слезы. Она смотрит на Артема с таким явным обожанием, что мне становится её жаль.

Когда я встречаюсь глазами с Артемом, он спокоен. Киваю, поощряю его словом за прекрасную декламацию. Спрашиваю, кто еще желает выступить у доски.

Милановский пробирается на свое место, садится за парту, и до конца урока не поднимает глаз от столешницы. Я отмечаю едва заметную дрожь в его пальцах, яркий румянец на щеках и чуть сбитое дыхание. Конечно, выступление перед классом не может быть причиной такого волнения. Я вспоминаю про письмо, лежащие дома в томике шекспировских пьес, и внезапно в грудь меня ударяет мощное, болезненное чувство.

Я опускаю руки под столешницу, чтобы никто не заметил, как побелели костяшки. С трудом подавляю ненужные эмоции и тщательно контролирую свое лицо, но взгляд то и дело возвращается к Артему.

Как только звенит звонок, он один из первых выходит на перемену. Я дожидаюсь, когда класс покинет кабинет и достаю из книжного шкафа том с сонетами Шекспира. Нахожу двадцать третий, пробегаю глазами поэтический текст и вижу намеренно допущенную ошибку.

В третьем четверостишье Артем заменил одно слово, но смысл стихотворения полностью поменялся.

– … Так пусть же книга говорит с тобой…

Вместо «книга» он сказал «письма»…

Поднимаю глаза от небольшого тома и потрясенно смотрю на третью парту, за которой сидел Артем. Перед глазами вновь возникает торопливая взволнованная строчка из драгоценного письма.

«Простите, я люблю вас…»

– Браво, Артем, так смело и тонко признаться, – произношу совсем тихо.

***

Пролетают несколько дней, которые наполнены раздумьями, бесполезной борьбой с собственными чувствами, короткими приветствиями:

– Доброе утро, Мария Викторовна.

– Доброе утро, Артем.

Постепенно я осознаю: что-то изменилось в моей жизни. Словно в серую действительность ворвался яростный художник и принялся раскрашивать её яркими красками.

Каждое утро я встречаю учеников в школьном фойе, хотя утреннее дежурство было моей обязанностью лишь два дня в неделю. Мне всегда немного недостает общения, этим я оправдываю свое «торчание» в школьном коридоре каждое утро. Но в глубине души, там, где хранятся мысли и чувства, в которых люди боятся себе признаться, я знаю причину.

У моей причины яркие темные глаза, мягкий голос, спокойный взгляд.

– Доброе утро, Мария Викторовна.

– Доброе, Артем.

Невероятно, абсурдно и совершенно немыслимо. Я сама не могу поверить в то, что интерес моего ученика настолько меня вдохновляет. Чувствую какое-то особенное тепло к Артему, и больше не могу уверять себя, что эта история меня не трогает.

Медленно и сыро протекает осень. Погода цветет до последнего в рыжих всполохах увядания. Удивительно теплый и пестрый ноябрь постепенно перетекает в дождливый декабрь с зеркалами луж, замерзающими по утрам, нескончаемыми тучами и моросью.

Вся моя жизнь сосредоточена на школе. Дома я как будто не живу Приходя на работу, чувствую упоительную свободу и желание действовать. Утопаю в тетрадных листках, школьных буднях, меловой пыли, летящей на одежду. Люблю свой кабинет больше собственной детской комнаты в далеком доме родителей.

Двумя строчками-близнецами и сонетом Шекспира Артем не ограничивается. На День Учителя я нахожу на своем столе букет из бумажных лилий – каждая сделана из тетрадного листа в клеточку.