Евгений Титов - Моя индейская Ж.

Вечером я пробовал сесть за пьесу, которую писал много месяцев. Я описывал ту самую историю, случившуюся со мной год назад. В той любви хорошие женщина и мужчина предали друг друга, но не стали счастливее. Я корпел над монологом, где героиня вспоминает детство: мол, родителей она никогда не видела, а бабушке было некогда следить, кто из деревенских парней таскал внучку в кусты. В конце монолога героиня плакала: детские душевные раны так и не зажили, сломав ей взрослую жизнь…

Сегодня пьеса не получалась. Бросив писанину, я строчил послания в "Фейснет". Рассказывал индейской женщине о том, как тонко Она чувствует душу другого человека. И о том, как чутко Она относится к Анечке. И насколько глубоки Её непокорённые глаза.

Чувство бесцельного передвижения туда и сюда – вот в чём была суть моей эмиграции. Квартира, редакция, кабак – ничто не отличалось друг от друга. Всё было будто затянуто густой паутиной, что оставалась нетронутой сотню лет. Ехать ли куда-то или валяться до вечера в кровати – не имело значения. И сейчас эта женщина возникла в жизни как последнее лекарство от бессмыслия.

Я был продрогшим волком, который в морозную ночь жаждал тепла. Я давно изголодался по всему женскому и нежному, и в тот вечер утолял свой голод, получая Её ответные сообщения: "Ты увидел во мне настоящее!", "Ты разглядел, что я простая и искренняя. Ну как и ты)))". И мне казалось, что эти смайлики в конце фразы – просто из-за хорошего настроения.

"Доброе утро! Как ты спала?"

"Не очень, Женя. Болела спина. Вчера шея устала))"

"Почему болит спина? Какой диагноз?"

"Там комплекс проблем"

По пути на работу я уже знал, что буду свою женщину лечить. Займу денег или возьму кредит, чтобы Она была здорова. Ведь если мужчина не может помочь любимой, то зачем он вообще родился? Вильнюс утопал в холодном молочном тумане. Небоскрёбы смотрели из туманных глубин как злые гоблины. И лишь то, что отныне было между мною и Ей, могло сопротивляться их недоброй силе.

Я предложил Ей встретиться вечером, но Она была занята: должна была приготовить ужин сыну. Потом Она вдруг спросила, надел ли я сегодня шапку. И этот незатейливый вопрос вызвал во мне умиление и восторг. Последние пять лет мне его не задавали. Никто не хотел заботиться об эмигранте, утратившем и молодость, и недвижимость, и положение в обществе. Да и вообще забота о другом человеке – нынче редкая вещь: старинная роскошь, которую почти не встретишь. Отношения мужчин и женщин грубы, как наждачная бумага.

Я был в шапке, но, отвечая на сообщение, рассыпался в благодарностях за заботу. Теперь я был кому-то нужен! На фоне этой радости день тянулся нестерпимо долго. За окнами редакции стоял монотонный и глухой гул автомобилей, ползущих по мосту. Красные огоньки фар строились неровной колонной и уходили вдаль, пропадая в ноябрьской серости.

После обеда написала Галина: "мы с Анечкой в бассейн. Пошли с нами". Свой мужчина у Галины был, но в Москве. Сюда он наведывался редко, раз в два или три месяца, для этого оставляя жену. Московская жена о Галине знала и этот любовный междусобойчик выглядел пикантно. Я же был Галине только другом, хотя и близким. Мы беседовали о самом сокровенном, жалуясь на бывших любовников и любовниц. А когда я бывал пьян, то отправлял ей в мессенджер то, чего не следовало. Но мы видели границу, отделявшую дружбу от чего-то большего. И никогда её не переступали. Да и Галина, по правде говоря, была не того типа женщин, который мог меня вдохновить. Мы с ней это понимали и такое положение дел устраивало обоих.

В бассейне Анечка плюхнулась в воду первой и поплыла, широко размахивая руками. Я нырнул под воду и проплыл почти всю дорожку, вспомнив черноморскую юность. Вынырнув, я приветливо махнул Галине, а она по-свойски махнула в ответ. Затем я подгрёб к Анечке, которая рассекала воду со степенным выражением лица, никого не замечая. Схватившись за пенопластовый поплавок, я обернулся к Галине и не узнал её. Галины глаза словно провалились внутрь, затянувшись однотонной серой плёнкой. Казалось, в них больше нет зрачков, и от этого становилось жутковато. Её круглый рот был приоткрыт и язык лежал на нижней губе, придавая лицу что-то нечеловеческое. Если вам приходилось видеть психические недуги, то вы поймёте, о чём я.

В руках Галины был телефон, направленный в мою сторону: она любила постить безделушки в "Фейснет". Позируя, я поднял большой палец вверх. Но вместо Галины на лавке по-прежнему сидело незнакомое существо. Не поняв этого превращения, я уплыл, а через пару минут увидел прежнюю Галину. Наплававшись, мы втроём грелись в сауне. А затем ехали к Галине домой на массивном "Джипе", подаренном её петербургским папой. По пути я купил им с Анечкой горячие бутерброды, отгоняя горькую мысль, что не угощаю свою жену с детьми. Мне было грустно и стыдно.