Евгений Титов - Моя индейская Ж.

Я уселся на паркете, решив, что так будет по-европейски. Мы снова разлили по чашкам и я с почтением наблюдал, как Она участвует в светской беседе. Её замечания были ироничны и ненавязчивы: индейская женщина умела сказать нужную фразу именно там, где было нужно. Она шутила, грустила и удивлялась с изяществом, достойным королевской семьи. И мне думалось, что в Болгарии у них с мужем большой дом и двое детей. Представлял, как по утрам Она подаёт детям жареные тосты с сыром, а потом со светлой улыбкой провожает на учёбу. Как советует своему солидному бизнесмену по работе, но лишь когда ему нужна помощь, ведь Она так тонка и тактична. Когда Она хохотнула своим звонким голоском, Её ножки, затянутые в джинсы, совершили небольшой полукруг. Я представил, что во время любви с мужем Её голосок звучит точно так же, ударяясь о белый потолок их большого дома.

Когда микрофон дошёл до меня, я собрал все силы и таланты, чтобы понравиться Ей. Затянув хит русского шансона, я тщательно попадал в ноты и переходил на хрип. Очень хотелось, чтобы это звучало по-хулигански. "У вас замечательное расщепление голоса", – заметила Она, когда песня была окончена. Я был счастлив. Добродушный охранник выступал следующим и я схватил анечкину гитару, стоявшую у стены. Теперь я вовсю пилил на струнах пассажи и аккорды, оказавшись для этого вполне трезвым. Индейская женщина слушала, уважительно склонив голову. Моё консерваторское образование, забытое за двадцать лет, в этот вечер служило отличную службу.

Следующей опять выступала дочка Галины, Анечка. Моя женщина села на пол рядом со мной, чтобы ей помогать. Она стала моей всего за пару часов, незаметно и просто. Разум кричал о Её замужестве, мы по-прежнему говорили друг другу "вы" и Она была всё так же недостижима. Но необъяснимое тёплое чувство шептало, что рядом со мной отныне сидел родной человек.

Она вдохновляла и направляла Анечку, показывая ладонью, когда следует нажать очередную клавишу: оказалось, моя женщина давно преподаёт девочке музыку. Анечкина мелодия отзывалась на Её лице беспокойством и сочувствием. В этом чувствовалось материнское и женственное старание, и я вновь дёргал гитарные струны, украшая пластмассовое пианино живыми звуками. Мы оказались прекрасным трио.

Гости готовились к прощальным поцелуям. Я выскочил в прихожую, чтобы успеть подать Ей плащ, но из комнаты донеслись всхлипы. Все метнулись обратно. Галина сидела в кресле, запрокинув голову, а по её щеке текла слеза. Анечка бросилась к маме и тоже заплакала. "Трудно дышать, не могу", – схватилась Галина за грудь. Кто-то побежал на кухню за стаканом воды, охранник предложил вызвать "скорую". Галина же, тяжело вздохнув, уставилась заплаканными глазами в оконную темноту: "Мне уже лучше". От этого внезапного выздоровления чувство абсурда стало ещё острее.

Молчаливые и озадаченные, мы потянулись в прихожую. Плащ своей женщине я всё же подал. Она приняла это с лёгким смущением – таким, какое уже мелькало, когда Она шла за ворота. Наша компания спустилась во двор. "Что с Галиной?" – спросил я доброго охранника. Он лишь пожал плечами. Над Вильнюсом висела неприветливая осенняя ночь, окна в соседних домах давно погасли. Ржавое небо роняло редкие капельки. Телефон моей женщины зазвонил: "Да, сыночек, я уже еду", – ответила Она. Я понимал, что это единственный случай, когда мне хватит наглости напроситься в попутчики. Дожив до первых седин, я так и не научился водить машину, а Её черный "Опель" был припаркован здесь, во дворике.

Она согласилась меня подвезти, не думая ни секунды. Мы ещё не выехали со двора, а я уже задал главный вопрос. Вернее, это был не вопрос, а несмелое утверждение: мне казалось, что я почти всё знаю.

– Ваш муж не может бросить бизнес в Болгарии.

– Нет, он просто не поехал за мной в Литву. Я человек гуманитарный, а он – совсем другой.

В это не верилось. Как можно было не поехать вслед за этой удивительной женщиной? Как можно было оставить эту певицу и красавицу одну? Впрочем, я не ошибся в главном: мы действительно оказались похожими. Моя жена точно так же осталась в России, не согласившись ехать за мной. Сегодня в машине сидели двое с одинаковой судьбой, нам было о чём говорить. Мимо тянулись безлюдные улицы в тусклом свете сиреневых фонарей. Деревья стояли голыми и злыми, всё кругом умирало и шло к концу. И лишь между нами рождалось доброе начало.

Если бы я тогда знал, почему плакала Галина! Я бы без стеснения потребовал остановить машину. Я бы убежал в темноту, забыв и эту женщину, и квартиру Галины, и саму Галину. Но у каждого свой Крестный путь. Губы моей скво, едва различимые в отблеске автомобильных приборов, казались нежными лепестками на Луне. Я рассказывал Ей про свой последний вечер в России, такой летний и яркий. И про тяжёлое горькое чувство, в котором увяз, когда собирал чемоданы. И как ноги не шли в сторону двери. И что имя эмиграции – одиночество.