— Трагедии случаются, — возразил Фос. — Жизнь несправедлива. Но ты принц, а не Господь Бог. Не ты устроил аварию. Да, ты был эгоистичен, но это свойство всех людей. Все мы время от времени поступаем эгоистично. Моя жена умерла тридцать лет назад, а я до сих пор помню все свои проступки. Я до сих пор о многом жалею. Сейчас я бы поступил совсем иначе, чем в молодости. Но это жизнь. Нельзя сидеть в цепях прошлого, иначе как жить настоящим? Ты стал чудовищем только потому, что сам так решил.
Фос развернулся, чтобы уйти.
— Надеюсь, ты закончил? — спросил Адам.
Советник тяжело вздохнул:
— Пришлось.
На такой неоднозначной ноте Фос его оставил. В груди Адама поднялась какая-то странная боль.
Стало страшно вытянуть руку и не найти никого в своей постели. Почти так же страшно, как прикоснуться к остывшему телу жены.
Внезапно ярость и боль взревели в его голове, Адам схватил с прикроватного столика безделушку и зашвырнул ее вглубь спальни. Однако бурлящих эмоций это не усмирило.
Он скинул с себя одеяло и, не обращая внимания на наготу, зашагал в гостиную, которая постоянно попадала под раздачу.
Почти вся мебель была уже разрушена. Адам сдернул со стены портрет отца и бросил его с размаху, с удовлетворением отметив, что рама разлетелась, а полотно согнулось. Старик тоже его оставил. Тогда зачем Адаму хранить его портрет? В качестве насмешки? Все, довольно!
Адам подошел к креслу и одним ударом повалил его на бок. Его распирала злость. А винить было некого. Не на ком сорваться. Нанта мертва. Она мертва и больше никогда не вернется. Его сын умер, не успев сделать первый вдох.
Они умерли, не дав ему возможности их спасти. Единственным шансом было просто не пойти на вечеринку. Но Адам не мог вернуться и переменить решение.
Они были его будущим, его душой, и они оба его покинули.
При этих мыслях перед его глазами почему-то встала Белль. Пытаясь унять боль, он прижал руку к груди.
Адам ходил по комнате, не обращая внимания на то, что ступает по разбитому стеклу, засохшим лепесткам и остаткам мебели. Он поднял фотографию, на которой его жена лучезарно улыбалась, а собственного лица он не узнавал.
Три года назад его будущее заключалось в Ианте и их ребенке. Но это будущее предназначалось другому человеку.
Теперь же, когда он думал о любви… Он думал о Белль.
По неизвестным причинам она полюбила мрачного исполосованного ранами типа. Она стояла перед ним и предлагала то, о чем он и мечтать забыл. Правильно она кричала на него, как будто не боялась ничего на свете. Он оказался трусом. Трусом, который использовал свое горе как прикрытие, как средство защиты.
Да, он отчаянно жаждал всполохов света, которые ему давала Белль, но чаще всего довольствовался тем, что скрывался в темноте, где его никто не мог найти. Где ничто не могло его затронуть.
Останься он там, защита у него была бы весьма определенной. Без сюрпризов. Тоска, воспоминания о прошлом и боль стали бы постоянными. Он был бы хозяином своей боли. И она никогда бы не вышла из-под контроля. Она не смогла бы подняться из глубин и ошарашить его, размазать его по стенке, как когда-то.
Останься он там, останься он один, понятно, какими были бы его дни. Понятно, что ждало бы его впереди. Пустое будущее. Бесконечная, голая грифельная доска, на которой не появится ни единой записи.
Но если он вернет Белль, если примет ее любовь, если разрешит себе полюбить ее в ответ, если в нем возродятся желание, надежда, потребность, — одному Богу известно, каким будет результат.
Может, Белль от него устанет. Может, он в конце концов ее изведет. Может, ее заберет смерть. Если он откроется своему желанию — будущее предстанет перед ним в ярких красках, с совсем небольшими темными крапинками.
А если останется здесь — эта комната, полная разбитых надежд и мертвых цветов, будет единственным его пристанищем.
Адам наклонился и поднял с пола высушенный лепесток. Сколько он здесь лежал?
Несколько лет. Цветы умерли, как и все остальное. С тех пор Адам не привнес сюда даже намека на новую жизнь. Он зажал лепесток между пальцами и растер его в пыль. Прах. Смерть. Больше здесь ничего не было. Тоска, раскаяние и воспоминания.
А Белль все правильно сказала. Он винил себя, потому что ему было на что злиться. Потому что тогда у него появлялся хоть какой-то смысл. То, что держало его здесь. Позволяло никогда не двигаться вперед. Оправдывало его эгоистичное закрытое существование во имя жены и сына. Но такого отношения не заслуживала светлая память родных, его страна и особенно его собственное сердце.
Читать дальше