— Ой, погоди! — вспомнила Шурочка. — Мне же мусор сжечь надо! — и бросила в костер бумажный комок из кармана. Комок от жара развернулся и показал марку, напечатанную на конверте.
— Письма жжешь? С признаниями в любви?
— С признаниями в глупости! — настроение у Шурочки испортилось окончательно.
«И на фига он мне сдался?» — Шурочка открыла глаза и первое, что вспомнила, — Женьку Линева. По привычке примерила на него корону принца — нет, не то. Вчера они долго жгли угли, потом пекли картошку, потом ее ели и разжигали новый костер. Благо, за дровами далеко не надо ходить — студенты на костры изводили поленницу соседнего Дома быта. Женька все время рассказывал что-то про Колыму, про золото Матросова, про какие-то драги и старателей. Он, оказывается, в Томск приехал учиться с севера. Вырос там в каком-то поселке, судя по его рассказу, самом райском месте на земле: «Талая называется. Он как город, только маленький, на две тысячи человек. И там курорт построили на источниках. Налимы там в речке водятся, знаешь какие! В двенадцать лет такого на жерлянку поймал — на плече нес, хвост по земле волочился. Жимолости, смородины, брусники — море, за два часа ведро собрать можно. А грибы какие! Аж над березами и осинами торчат. Потому что деревья — карликовые!»
Шурочка слушала Женьку вполуха и смотрела на языки пламени, как бы сжигая вслед за письмом все, что с ней приключилось за последнюю неделю. Шурочка посидела у костра часа полтора, потом Женька окончательно утомил ее своей пьяноватой болтовней — тоже ведь отхлебнул из общей бутылки, — и она отправилась спать. У танцплощадки наткнулась на девчонок, и Элька ей сказала: «Шурочка, ты просто становишься роковой женщиной. Вон, Линева у Любы отбила». А Ира Зинченко добавила: «Это он спьяну отбился. А назавтра, как Борюсик, имени Шуркиного не вспомнит». Язва!
* * *
Утром Шурочка вышла на улицу. Под липой чистил зубы Женька.
— Привет! — сказала Шурочка, и он неопределенно кивнул.
«Так! Это что же, права Ирка, получается? И этот теперь еле здоровается? Я что, действительно, только пьяных интересую?» Шурочка разозлилась. В конце концов, она тут вторая красавица, ясно! И не позволит так с собой обращаться!
— Жень, а ты знаешь, как меня зовут?
— Знаю. Александра. — Женька смотрел на нее с легким удивлением и выглядел комично из-за пасты, размазанной по подбородку и щекам. — А что?
— Так, — дернула плечом Шурочка и, гордо держа спину, пошагала к сортиру.
— Слушай, — сказал Женька, когда она вернулась под липу, — а ты почему сегодня не в столовке?
— А у меня выходной!
— Вот здорово, и у меня тоже! Пошли после завтрака по деревне гулять!
* * *
Какая она красивая-то, эта Гореловка! Шурочка впервые за те десять дней, что она здесь, обошла деревню от края до края. Длинная главная улица одним концом упиралась в небольшой луг перед лесом, вторым — в заросший травой овражек, за которым простирались совхозные поля. В промежутке помещались деревенская школа, библиотека, клуб, правление, столовая, амбулатория, детский сад и штук пятьдесят домов разной степени «новости». Попадались и слегка посеревшие, не так давно поставленные избушки, и уже совсем темные срубы, вырастившие в своих стенах как минимум одно поколение гореловчан. Две параллельные улицы были покороче. Женька с Шурочкой шли к овражку по второй улице, она красовалась новостройками, в том числе и такими новенькими коттеджами, в каком жила Лизавета.
— Вон, завтра буду работать в этом доме, — кивнул Женька на одну из новостроек.
— А что ты делаешь?
— Печнику помогаю. Степаныч печки кладет, я ему помогаю.
— А как печки кладут? Ты уже умеешь?
— Не, не умею пока. Я ему кирпичи подаю, приглядываюсь, штукатурить помогаю.
— А почему на зерносушилку не пошел?
— Да ну, несерьезно там. Я поработал пару дней — целый день слоняемся, как дураки, лопатой зерно ковыряем, с места на место перекладываем, пылью дышим. Местные парни уже к обеду бухие. По-моему, там совсем не нужна такая толпа работников. Как Степаныч позвал желающих к себе работать, я сразу попросился. Вон красота-то какая, жаль в сарае пыльном сидеть!
Красота вокруг была восхитительной. Сентябрь еще не наступил, но уже анонсировал начало осени, вывесив на эту тему объявление из желтых листьев берез и красных рябиновых ягод. Красного цвета в осеннюю гамму добавляли листья и ягоды ранеток — сибирских яблонек с мелкими, с вишню, плодами. Они были невкусными, вяжущими, горчили. Местные говорили, что их надо после первых заморозков брать — тогда сладкие будут. Дни пока стояли теплые, солнечные, дождик за все время только раз сбрызнул землю. Но по ночам уже прихватывало холодком. Хотя сейчас, в двенадцать солнце припекало так, что Шурочка скинула свитер, завязала его рукавами вокруг бедер и щеголяла в любимой синей трикотажной итальянской маечке. Женька закатал рукава своей гимнастерки до локтя и расстегнул ее почти до пупа.
Читать дальше