Люси Гордон: Приговор любви

– Убирайтесь прочь! – яростно выпалила она. – Как вы посмели явиться сюда? – Ее голос сорвался на хриплый крик. – Мало вы мне причинили горя? Мало?!

Дэниэл решительно ступил на порог.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказал он.

– Зато мне не нужно! – воскликнула Меган. – Вы не находите, что все изменилось, что я уже не обязана часами торчать в полицейском участке и, хочется мне того или нет, отвечать на ваши идиотские вопросы?! Теперь я свободна. Я вышла из проклятой тюрьмы, куда засадили меня вы, сбив судей с толку своими ложными обвинениями. Я свободна, слышите, свободна, и имею полное право послать вас ко всем чертям! Убирайтесь!

Дэниэл колебался, не зная, стоит ли применить силу, чтобы войти. Тем временем пронзительные крики Меган подняли на ноги весь этаж, любопытствующие жильцы выглядывали из дверей по обе стороны обшарпанного коридора.

– Прошу вас, позвольте мне войти, – продолжал настаивать Дэниэл.

– Я же сказала, убирайтесь! – Меган навалилась на дверь, но та не поддавалась и не желала закрываться, противник был куда сильнее. Дэниэл резко толкнул дверь, и Меган, не выдержав напора, поспешно отпрянула в сторону в страхе, что он может коснуться ее. – Да что же это? – задыхаясь, вымолвила она. – Вы не понимаете слова «нет»? О, да, я вспомнила, конечно, не понимаете! Когда-то, три года назад, я часто говорила вам «нет». Нет, я не убивала Генри Грейнджера. Нет, я не знаю, кто это сделал. Нет, я не лгу. Нет, нет, нет. Но вы не слышали, вы продолжали изматывать меня, надеясь бесконечными допросами выбить нужное вам признание. Вы были так уверены в своей правоте, что, хотя я и отказывалась признать за собой вину, не моргнув глазом отправили меня в тюремную камеру!

– Неправда, я…

– Замолчите! – взорвалась Меган. – Вы погрязли во лжи. Эта ложь отняла у меня три года жизни. Эта ложь отняла у меня сына!

Неожиданно ее ярость иссякла. Порывистая и неуравновешенная по природе, Меган никогда не обладала большой выносливостью, и в дни, когда суд пересматривал ее дело, когда решалась ее дальнейшая судьба, она держалась на одном нервном напряжении. Сейчас она вышла на свободу, но источник ее сил оставался все тот же. Это было похоже на американские горки – то взлетаешь вверх и ощущаешь, как энергия разливается по всему телу, то стремительно падаешь вниз и тогда от слабости едва держишься на ногах. Секунду назад она была объята праведным гневом, а теперь чувствовала себя потрепанной тряпичной куклой.

– Ради Бога, зачем вы пришли? – Меган устало опустилась на стул.

Дэниэл колебался. Взгляни Меган на него, она бы увидела, что его лицо было точным отражением ее собственного лица – на нем было написано выражение той же невыносимой муки. Когда они впервые столкнулись, ему было тридцать с небольшим. С тех пор прошло три года, но Дэниэл, казалось, постарел на десять лет. Подобно Меган, он прошел через ад. Но она не подняла глаз, не увидела следы страданий в его чертах.

– Я не мог не прийти, – сказал он. – Я не мог оставить все как есть, не разобравшись.

– Почему же? Потому, что полиция выставила вас вон? Я считаю, вы получили по заслугам, и предпочла бы, чтобы все оставалось как есть.

Она вскинула голову, сверкнув карими глазами, и Дэниэлу вспомнилось прозвище, которым наделили Меган в ее бытность фотомоделью: Тигрица. О ее вспыльчивости и взрывном темпераменте ходили легенды, но именно эти качества сослужили ей плохую службу в суде.

Он вспомнил, как эффектно выглядела Меган в их первую встречу: настоящая светская дама, в узком вечернем платье из блестящего шелка и бархатной накидке, улыбалась умело накрашенными губами. Она работала в эскорт-агентстве и как раз вернулась с вечеринки, когда заявился Дэниэл с намерением «задать несколько вопросов» в связи со зверским убийством Генри Грейнджера, ее домовладельца. Он, конечно, не мог не заметить ее оригинальную красоту, но сделал это автоматически, сердце Дэниэла, превратившееся в бесчувственный камень с тех пор, как почти три месяца назад его жена была сбита пьяным водителем, не дрогнуло.

Пожалуй, единственное, что он смутно ощутил при виде Меган, была неприязнь к кричащей роскоши ее туалета. Но с тех пор все изменилось. На ней не было драгоценностей, стоящих целое состояние, а на ее бледном лице – ни грамма косметики. Шикарный наряд уступил место простенькой сорочке из хлопка. На ногах не было даже тапочек. Но осталась красота, неподвластная крушениям и горестям, осталось прекрасное лицо с высокими скулами, пурпур изогнутых губ, блеск огромных карих глаз.