Дениз Робинс - Сладостная горечь

Венеция дрожащими пальцами зажгла сигарету и лихорадочно курила.

– Майк тоже может умереть, – произнесла она. – Какая ужасная катастрофа! Сестра сказала, что он не приходит в сознание.

– Бедная моя девочка, – потрясение сказала леди Селлингэм. – Боюсь, тебе придется многое пережить. Жаль, что я слишком стара и беспомощна, чтобы оказать тебе помощь.

– Не волнуйтесь обо мне, – сказала Венеция. – Я справлюсь.

Леди Селлингэм села в кровати и накинула на плечи шерстяную шаль. Ее лицо выглядело мертвенно бледным в свете горевшей лампы.

– Поезжай, моя дорогая, я присмотрю за Мейбл, – сказала она. – Не беспокойся о ней. Утром я все ей объясню. Ты, возможно, захочешь остаться в больнице.

– Я, как всегда, полагаюсь на вас, – сказала Венеция.

Ведя машину сквозь дождь из Ричмонда в Сассекс по дорогам, которые в этот час были пустынны, она, как и леди Селлингэм, думала об ужасном происшествии.

Больше не имело значения то, что Майк не сдержал слова. Джикс мертва. Майк всегда водил машину слишком быстро. Наверняка, он ехал с Джикс в Лондон с явным намерением провести с ней ночь. Черная изящная «лагонда» теперь представляла из себя бесформенную груду металла; двое ее пассажиров, весело смеявшихся и разговаривавших, оказались в пучине крови и боли. Теперь для одного из них наступило полное забвение.

В сердце Венеции не оставалось места для обиды или горечи. Она чувствовала только глубокую и безнадежную жалость к Джикс и Майку. Закутавшись поплотнее в меховую шубку, она уверенно вела машину сквозь бесконечный дождь.

Ясным утром в конце апреля Герман Вайсманн вышел из вагона поезда в Льюисе. Увидев Венецию, которая направлялась в его сторону, он заулыбался и помахал ей рукой.

После пережитого она не так уж сильно изменилась, подумал он. Как всегда элегантна и красива. Но подойдя ближе, от отметал произошедшие в ней перемены. Венеция заметно постарела и очень похудела. Но лицо оставалось нежным и живым.

Приветливо улыбаясь, она подошла к нему, протягивая руку.

– Герман, дорогой!

– Дорогая!

Он поцеловал ее в обе щеки. Затем прикоснулся губами к ее руке, затянутой в перчатку.

– Как хорошо, что ты приехал.

– Я хотел навестить вас обоих, тебя и его. Как он?

– Все так же. Ничто уже не изменится.

Герман, не зная, как быть, принялся восхищаться красотами весеннего утра. Дул свежий ветерок, шевеля распускавшуюся листву. В садах, мимо которых они проезжали, цвели нарциссы. Поля были необыкновенно зелеными, а небо ясным, светло-голубым. Нет ничего прекраснее Лондона и холмов Сассекса весной, размышлял Герман. После Америки он чувствовал это особенно остро. Его поездка по этой стране была успешной, но Америка была ему не по душе.

Как бы ни был он утомлен, как ни чувствовал свой возраст, он всегда радовался, когда возвращался в Англию, особенно когда мог снова встретиться с Венецией.

Она стала рассказывать ему о Майке. Он был прикован к инвалидной коляске. В ней можно было передвигаться по дому и саду. У него действовали руки, но нижняя часть тела была полностью парализована. Лечение не дало никаких результатов.

Надвинув на лоб широкополую шляпу, Герман слушал Венецию с глубоким сочувствием, которое он всегда испытывал при встрече с человеческим страданием.

– Несчастный молодой человек! Что бы он ни совершил, он заплатил за это слишком дорогую цену. Что может быть страшнее для мужчины, особенно для спортсмена, любящего лошадей и охоту, чем быть обреченным на полную неподвижность! А жизнь может быть очень долгой. Ведь ему еще нет и сорока!

– Он чувствует себя хорошо, – сказала Венеция, – но постоянно находится в подавленном состоянии. Очень трудно чем-либо заинтересовать его. Он равнодушен к книгам и хорошей музыке. Это осложняет положение.

– Да, – согласился Герман.

– Он теперь не переносит присутствия людей, – продолжала Венеция. – Ты ведь знаешь, как он любил развлечения. Вначале я стала приглашать в дом его старых друзей. Члены охотничьего клуба все были очень добры к нему. Но ничто не может его развлечь.

– Да, я понимаю, – сказал Герман. Бедная милая Венеция! Казалось, она была рождена для страдания. Тогда смерть Джефри, теперь – трагедия с Майком. Германн понимал, что для Венеции ничего не могло быть хуже, чем провести остаток жизни, ухаживая за несчастным паралитиком, у которого отняли его когда-то такое живое крепкое тело. Они даже не могли быть любовниками. Теперь они не были связаны ни физически, ни духовно.