Дениз Робинс: Солнце сквозь снег

В тот вечер, отводя подопечных в спальню, Элизабет Уинтер чувствовала себя неуютно. Она понимала, что, хотя за столом девочки не проронили ни слова, они непременно забросают ее вопросами, как только останутся одни. Барбаре, старшей, в конце концов уже пятнадцать — она не ребенок и наверняка догадалась, что за ужином произошло что-то неладное.

Элизабет жалела девочек. Жалела их отца. Даже в какой-то мере жалела их мать, которая и стала причиной всех бед, но здесь чувство жалости было смешано с презрением к женщине, позволяющей себе устраивать безобразные сцены на глазах у детей.

Барбара не выдержала первой — едва переступив порог детской, спросила:

— Либби, — (так они звали гувернантку), — что это происходит между мамой и папой?

Не дожидаясь ответа, младшая, Джейн, тоже затарахтела:

— Да, что с ними такое, Либби? Мама вся заплаканная. Я же вижу. Глаза у нее красные, и она все время сморкалась, а к пудингу даже не притронулась. А папа такой сердитый. И мама тоже рассердилась, когда папа сказал, что мы поедем в Корнуолл. И стала кричать, что ни за что на свете не поедет, а потом вскочила и…

— Хватит, Джейн, — перебила Элизабет; щеки ее пылали, на сердце было тяжело от стыда — стыда перед детьми за то, что им пришлось наблюдать сцену, которая породила все эти вопросы. — Мама не здорова, вот и все, и потом, это не ваше дело, так что давайте-ка скорее убирайте свои вещи… Джейн, подбери эту куклу… Барбара, давай сюда мячик… И скорее в постель. Быстренько!

Девочки переглянулись, поморщились, но сделали как им было велено — они обожали свою Либби. Она стала гувернанткой в доме Нортонов сразу после того, как восемь лет назад ушла их няня. За эти восемь лет девушка стала почти членом семьи и заняла важное место в их жизни. Между собой девочки признавали, что, после родителей, Либби для них дороже всех на свете. Они любили ее даже больше родных тетушек, дядюшек и бабушек, любили, потому что она была совсем не такая, как другие гувернантки, — никогда не приказывала, не злоупотребляла своей властью и ничего не запрещала, а если уж накладывала на что-то запрет, у нее всегда были на то веские причины. Но главное — Либби их очень любила. Они это отлично знали.

Три года назад, когда Барбара поступила в школу-интернат, зашла речь о том, что Элизабет придется уйти из семьи. Но это было для всех так тяжело, все ходили такие несчастные, что мама в конце концов решила Либби не отпускать, потому что Джейн оставалась дома, а Барбара приезжала домой на каникулы.

Итак, Либби осталась с ними. И все были довольны.

Девочки обожали свою мать. Она была красива, умна и всегда их баловала. Отца они почти не видели — он был вечно занят, и, хотя относился к дочерям ласково, у них с ним было мало общего, они его почти не знали.

Собственно, Либби была им самым близким человеком. Она их понимала. И если что-то случалось, ей всегда удавалось все уладить — найти пропавшую вещь, устроить поездку, о которой они мечтали, выходить их, когда они болели. Мама всегда оставалась где-то на заднем плане, далекая и восхитительная, а папа снабжал семью деньгами. Но именно к Либби они бежали в случае нужды.

Гувернантка была молода, хотя они считали ее старой — двадцать семь лет детям кажется серьезным возрастом. Как-то они слышали, как мама говорила папе, мол, жаль, что Либби не встретила подходящего мужчину и не вышла замуж — она еще так молода и привлекательна.

Либби все признавали хорошенькой. У нее были голубые глаза, красивые, с длинными загнутыми ресницами, но близорукие, и она часто надевала очки в тяжелой роговой оправе. Иногда у нее случались ужасные приступы головной боли, и тогда Барбара и Джейн старались вести себя потише, чтобы не тревожить ее. Они ей очень сочувствовали, потому что она сама всегда была добра к ним. Год назад, когда умерла вдовая мать Либби и девушка это страшно переживала, они целую неделю экономили карманные деньги, чтобы к ее возвращению купить цветы и поставить их в ее комнату.

Элизабет знала, что девочки очень к ней привязаны, поэтому в тот вечер она была огорчена, как никогда, чувствуя, что не в силах ничего изменить. Ей пришлось солгать им про мать, чтобы прекратить расспросы. Элизабет была этим крайне недовольна — она всегда старалась быть предельно откровенной с детьми. Ну почему эти взрослые, их родители, не могут держать себя в руках? Она готова была задушить их, когда они начали ругаться при детях, хотя на самом деле хорошо к ним относилась. Если Люсия решила поплакать, зачем делать это при всех? А Гаю зачем понадобилось за ужином, когда девочки были в комнате, угрожать Люсии, что он отвезет их всех в Корнуолл? Он же знал, что жену это расстроит.