Чернокнижница - Ее сердце

А вот с кошаками стало совсем туго. После вечера, проведенного вместе у Санни, они словно с цепи сорвались. Насмешки и оскорбления «великолепной четверки» демонстрировали отчаянную злобу и ненависть, граничащую с одержимостью.

Я терялся в догадках — ведь всего неделю назад мы были вполне в состоянии пройти мимо друг друга, не произнеся ни слова. Игнорировал их издевательства, хотя, видит Салазар, как мне хотелось порой искрошить Сектумсемпрой всех четверых в мелкий винегрет! Но после субботней вечеринки с Санни во мне что-то переключилось, что-то замкнуло, умерло — или, наоборот, возникло? Там, у камина в Желтой гостиной Хаффлпаффа, я впервые почувствовал мир с самим собой, я впервые почувствовал себя, без ярмарочной шелухи аристократической фамилии, принадлежности к Змеиному факультету, без сросшейся с лицом маски высокородного сноба, без утомительной необходимости «делать лицо»… Мне было хорошо быть собой свободным, собой спокойным и радостным. Пачкать этот найденный в самом себе мир грязью непременной и неотъемлемой, как моя фамилия, ненавистью к отпрыскам гриффиндорской Золотой троицы я не был готов. Неужели волшебство улыбки Санни подействовало на них таким извращенным образом?.. Может быть, они решили, что мне не должно быть места под лучами этого Солнца?..

Солнце светит для всех.

В среду мы были сражены известием из барсучьей гостиной: профессор Грейнджер словила Санни за курением в школе. «Накаркал!» — едва не плача, костерил я себя. По правилам, Санни полагалось отчисление, без вариантов. Я одиноко метался по школьным коридорам, вмиг ставшим холодными и цинично-безразличными, не в силах представить свою жизнь без ее радостного беззаботного света… Уткнувшись лбом в стену какого-то неизвестного мне ранее тупика, я понял: буду валяться в ногах у директора, у Грейнджер, у черта лысого, лишь бы Санни осталась в школе. Я, Малфой, на коленях стану вымаливать для нее прощение, хоть бы для этого мне пришлось до самого Выпускного бала чистить ботинки Поттерам и Уизли!

Чистить ботинки мне не пришлось. Как выяснилось, в этот вечер у директора МакГонагалл перебывали делегации едва не со всей школы (исключая, разумеется, моих дражайших сокурсников) с одной-единственной просьбой… Райвенкло с неопровержимой логикой доказывал, что такая суровая мера наказания не соответствует тяжести совершенного Санни проступка, Хаффлпафф молча глазел десятками умоляющих глаз, Гриффиндор вопил, что так нельзя, просто потому что нельзя… Мое появление только довершило картину. Пробившись к МакГонагалл сквозь плотную толпу студентов, я…

Я опустился на колени.

Тишина.

Ошарашенное лицо директора.

— Мистер Малфой, встаньте немедленно!

Глухой стук двери директорского кабинета.

Дурак.

Думал, что мое унижение чего-то стоит. Да кто я такой?! Отребье, сын приспешника Вольдеморта, чистокровное дерьмо! Почему меня должны брать в расчет?! Если даже «порфироносные» Уизли не смогли…

Идиот.

Поднимаюсь, давя злые слезы.

Горгулья отъезжает в сторону, из-за нее появляется Санни. Нет, не так — сначала из-за горгульи выплывает солнечная улыбка, а вслед за ней — Санни.

— Ребята… — Шепчет она, отвечая на невысказанный вопрос. — Ребята… Я пойду…

— Санни? — Кажется, этот полный тревоги голос принадлежит Розе Уизли.

— Вещи распакую! — Хохочет Санни.

Хохочет Хаффлпафф. Хохочет Райвенкло. Заходится восторженным воплем Гриффиндор. Санни попадает в тесное кольцо объятий и поздравлений. Я стою у стены и мучительно пытаюсь справиться с колючим комом в горле.

— Скорпи!

Выпутавшись из настойчивых рук, Санни идет прямо ко мне, студенты расступаются перед ней, как перед сошедшей на землю олимпийской богиней.

— Скорпи… — Сияющие глаза, моя рука оплетена тонкими прохладными пальчиками. — Есть унижение, которое возвышает.

Устным выговором Санни, конечно же, не отделалась. В качестве наказания она получила месяц отработок у завхоза и запрет идти на Рождественский бал. Правда, ее это обстоятельство, похоже, совсем не расстроило. «Не до жиру, быть бы живу!» — смеялась она, когда я вздумал было ей посочувствовать. Думаете, она стала осторожнее? Щаз! Продолжала внаглую дымить на своем любимом подоконнике в Восточной башне. Отчитывать ее было бесполезно, взывать к здравомыслию — тоже.

Филч, кстати, отказался от ее отработок на четвертый день. Причина осталась тайной, но, зная природную неуклюжесть Санни и ее легкомысленное отношение к любого рода обязанностям, я мог предположить, что она устроила в филчевском хозяйстве натуральный погром. Завхоз обходил ее, как зачумленную, и только злобно зыркал исподлобья.