Дениз Робинс - Желанный обман

— Оставлю вас здесь, мальчик мой, — услышал он тихий голос графа Шафтли.

Эсмонд, еле сдерживая напор чувств, кивнул. Как пьяный, пошатываясь, он стал приближаться к смертному одру своей любимой. Подойдя вплотную, Эсмонд упал перед помостом на колени.

Шепча молитвы и еще не до конца осознавая свое горе, он продолжал взглядом, исполненным душевной боли, смотреть на ангельское лицо своей мертвой невесты.

Внезапно его сердце не выдержало:

— Доротея! — крикнул он во весь голос. Она не открыла глаза на этот крик, не посмотрела на него, как прежде, не ответила на зов, не утешила его. Спокойная и неподвижная лежала юная леди и улыбалась уголками рта. Острое чувство обиды смешалось со скорбью. Слезы — первые слезы после слез далекого детства — показались в его глазах и закапали на щеки. Он почувствовал на губах их соль и устыдился своего недостойного мужчины поведения. Любовь покинула его сердце, осталась только кровоточащая рана в душе. Он был окружен тьмой и отчаянием.

Эсмонд наклонился и коснулся губами тонкой руки, сжимавшей печальные цветы. Рука была ледяной. Вздрогнув всем телом, он отшатнулся.

И прошептал:

— Жизнь моя будет похоронена вместе с тобой, любимая!

Затем он поднялся и быстро вышел из часовни. Ему трудно было сейчас общаться с людьми, но он заставил себя поговорить с графом, которого сегодня уже готов был назвать своим отцом. Впрочем, о чем им было говорить? Все кончилось. Надо было только порвать дарственные на те земли, которые граф Шафтли намеревался включить в приданое своей дочери.

— Моя супруга и я знаем, насколько сильна была ваша любовь к нашей бедной дочери, и мы скорбим вместе с вами, — говорил граф Шафтли, провожая Эсмонда во двор, где ждал, держа под уздцы Джесс, слуга.

— Благодарю вас, — ответил Эсмонд. — То, что у меня на сердце, нельзя выразить словами. Я могу сейчас только попрощаться с вами, сэр, до печального дня похорон.

Подъезжая к городской церкви, он услышал звон похоронного колокола. Он звонил по Доротее. Этот мрачный звук проникал в самое сердце, его невозможно было слушать без содрогания.

Эсмонд вернулся в Морнбери. Он сразу почувствовал ту зловещую тишину, которая окутала этот величественный особняк. Большинство окон было все еще занавешено, несмотря на то что день уже давно начался. Смерть уже преодолела путь из замка и коснулась своей рукой порога его дома, подумал Эсмонд. На его пристанище легла тень горя и печали.

Закрыв лицо руками, он неровной походкой направился в холл. Чувствуя изнеможение, граф еще не осознавал, что все утро не слезал с лошади. Три часа бешеной скачки утомили его физически, наряду с этим он ощущал душевное опустошение и не чувствовал голода.

Старый Уилкинс вышел встречать своего господина, сжимая и смущенно потирая свои руки, сквозь тонкую старческую кожу которых ясно проступали голубые вены. Он поднял на Эсмонда свои умные печальные глаза.

— О, милорд… Примите мои искренние соболезнования… — начал он было.

Эсмонд резко оборвал его:

— Прочь с глаз! Уходи, уходи, я сказал! — вырвалось у него хрипло.

На лестнице, когда Эсмонд поднимался к себе в спальню, он встретился со своим другом Арчибальдом Сент-Джоном, одетым в дорожное платье. Эсмонд остановился, покачиваясь, как пьяный, и молча уставился на своего друга. Сент-Джона потрясло и повергло в ужас выражение лица молодого графа, его необычный вид.

— Мой дорогой друг, — ласково сказал он, кладя на плечо Эсмонда руку, — ты пережил страшный шок. Позволь мне позвать Уилкинса, чтобы он помог тебе лечь в постель и принес тебе кофе. Тебе определенно нужно подкрепить свои силы.

Эсмонд рывком скинул с плеча дружескую руку.

— Мне нужно только то, чтобы меня оставили в покое! Прочь с дороги, Арчи!

Сент-Джон понимал ужасное состояние своего друга и не обиделся на него. Мало того, он еще раз настойчиво попытался убедить его в том, что необходимо позвать Уилкинса, чтобы тот помог раздеться своему молодому хозяину и принес ему еды.

— Ты должен пережить это несчастье, как мужчина, Эсмонд, — мягко увещевал Сент-Джон. — На все воля Божья.

Эсмонд ответил на это хриплым диким смехом.

— Неужели у Господа столь чудовищно жестокая воля?! Если это так, то я отрекаюсь от Него и от веры!

— Что ты, Эсмонд… — начал было потрясенный Сент-Джон.

— Я проклинаю Его и отрекаюсь от всех радостей жизни! Если он всесилен, то почему дал умереть такой нежной, такой чистой и милой девушке, моей Доротее?! Я проклинаю Бога! Я проклинаю Его!..