Натали Де Рамон - Пропуск в райский сад

— Просто Марк любит пиво…

— Я и говорю, чудаки! И фрукты покупные…

— Но киви и манго у нас не растут!

— Дались они тебе! Деньги портить. А вино-то где? Не вижу ни одной бутылки!

— Не может быть! — Я подошла поближе, тоже заглянула в холодильник. — Да вот же! — Я потянулась к глиняному кувшину.

— Так бы и сказала, что не в бутылке, а в кувшине. — И он был уже в ее руках! — Ты давай сядь, сядь, а то мне опять надрывать шею.

Я послушно опустилась на диванчик — самое низкое из того, чтобы было на первом этаже.

— Ну, выдумала подруга или правда путь на экран лежит через диван?

— Все не так просто, Полетт. Для кого-то, не исключаю, так, но мои отношения с Консидераблем складывались иначе.

— То есть ты ему подольше не давала, чтоб не бросал?

— Да нет же! Пойми, он стал моим учителем, почти отцом. Понимаешь, у меня не было отца. А Консидерабль, умный, добрый, взрослый человек, стал возиться со мной. Я ужасно его полюбила! Правда. Искренне. И все остальное произошло потом как-то само собой… Я просто не знала, как иначе выразить ему свою любовь!

— Отца не было вообще?.. Это у тебя чего? Пармская ветчина? Обожаю! Будешь?

— Был, конечно. Бери-бери, ешь что хочешь. Я уже сыта. Я даже ношу его фамилию. Но родители развелись, когда я была совсем маленькой, и он уехал к новой семье в другой город. Я его практически не видела.

— А с отчимом не сложилось? Понятно. А где у тебя хлеб?

— Да этих отчимов было с десяток! Хлеб вон в шкафу, открой верхние створки… Мать была просто одержима идеей снова выйти замуж, и ей было совсем не до меня, а уж им — тем более. Но они все от нее довольно быстро сбегали. С ней очень трудно жить под одной крышей.

— И ты тоже сбежала? С Консидераблем?

— Я сбежала, потому что хотела учиться. Не было бы Консидерабля, я бы все равно сбежала! Я не хотела жить как она, не хотела выходить замуж за соседа, как она, лишь только потому, чтобы у меня был му-у-уж! А потом всю свою оставшуюся жизнь тратить на поиски нового!

— А я хотела за соседа… — Прекрасные Софи-Лоренские глаза вдруг повлажнели. — И вышла, и родила девчонок…

— Извини. Я не думала тебя обидеть. Просто я сама не своя от этой всей ситуации и плохо соображаю, что говорю.

— А вино вы из каких бокалов пьете? — Она отвернулась и с нарочитой сосредоточенностью изучала посуду в буфете.

Низенькое, круглое женское существо в бесформенном темном платье с наивными оборочками. В разбитых туфельках на стоптанных каблучках. Жидкие волосики, аккуратно подобранные в пучок пластмассовой заколкой с полустертой «позолотой» и разноцветными пластиковыми стразами.

— Бери любые, Полетт. Только я вино не буду. Я налью себе минералки… Правда, я не думала тебя обидеть…

Я собралась встать и принести себе минералки, но она резко крутанулась ко мне. Прекрасное лицо теперь старательно изображало

улыбку. Настолько же прекрасное, насколько неуместное рядом с кургузым шарообразным тельцем без шеи.

— Ой, да сиди, сиди! — Коротенькие ручки запорхали. — Я тебе все дам! Точно минералки? Лучше сбегаю-ка я за компотом на людскую кухню. — Она подхватила пустой стеклянный кувшин, а в следующий миг была уже на пороге дома. — Я его литров десять наварила! — И скрылась за дверью.

На миг в темноватое помещение влетел яркий поток света с дружно заплясавшими в нем пылинками. Гомон голосов, звуки движения, работы. И снова все стихло. Каменная кладка старинного дома заботливо гасила внешний шум.

Окна, что ли, открыть, а то прямо как в склепе, подумала я, обводя глазами первый этаж. Если не считать большого нового холодильника и кое-какой новой кухонной утвари, все здесь было точно так же, как и полгода назад, когда я впервые увидела эти облупленные крашеные стены кое-где даже со следами плесени, этот потемневший от времени потолок с массивными балками, очень большой деревянный стол даже не на четырех, а на шести толстых ножках. Разномастные стулья, два из которых явно очень древние и наверняка бесценные, настоящий антиквариат. Антикварный же буфет позапрошлого века с гранеными разноцветными стеклышками и медными прутиками перекладин между ними, но, похоже, безнадежно утративший свою ценность — за долгую жизнь его красили и перекрашивали не раз и белой, и всякими другими красками. Ровесник ему — диван, покрытый полупротертым гобеленом неведомого возраста и происхождения. Еще один диванчик — на котором я сейчас сижу — куцый и низенький.

Два кресла: одно высокое, солидное, кожаное, с ушками и подлокотниками, другое — некогда бордовое или даже красное в клетку, разлаписто-бестолковое, шестидесятых годов прошлого столетия. Под ними — старинный небольшой и до сих пор еще мохнатенький ковер. Марк им очень гордится — он выткан монашками и был приданым его прабабушки, получавшей «образование» в том монастыре. Внушительные часы в резном корпусе — из того же приданого. И совсем уникальная вещь — клавикорды, но Марк даже не может сказать, кто и когда на них играл. Замечательный по строгой красоте камин, хотя им нельзя пользоваться — не действует дымоход. Над камином висят охотничьи ружья — тоже гордость Марка, и он знает историю каждого и историю каждого из их хозяев. Остальные стены густо увешаны картинами в рамах и без. А на каминной полке стоят разнообразные подсвечники — своего рода коллекция его матери — и керосиновая лампа. Именно эта лампа светила нам в первый день моего здесь появления.