Джастин Дэйвис - Лунные любовники

Правда, Харлан подозревал, что на то существовала более веская причина — дополнительные издержки, но это его не касалось. Харлан провел часть жизни впроголодь и знал, что иногда единственный капитал человека — это самолюбие.

— Хотя в какой-то степени твое самолюбие и уничтожило тебя, — пробормотал он, обращаясь к покойному Уэйну.

Вечер был настолько хорош, что Харлану захотелось провести его, сидя на верхней палубе, глядя на звезды, слушая привычные и успокаивающие корабельные звуки: мягкий плеск волн о корпус судов, характерный глухой стук такелажа и канатов при порыве ветра, изредка лязг металла. Он вырос с этими звуками, и они успокаивали его, как колыбельная песня.

Но сейчас, зная, что рядом — всего лишь в тридцати шагах — находится женщина, которая способна наброситься на него с требованием рассказать все о ее покойном двоюродном брате, он не мог успокоиться. И дело не в том, что Харлан остался равнодушен к ее душевному состоянию, просто сейчас ОН не вынес бы еще чьей-то боли. Собственное положение требовало всего его самообладания, которое катастрофически убывало. Харлан никак не мог отогнать от себя образы сексуальной голубоглазой женщины — одна ее фигура наводила на грешные мысли о том, какой страстной она может быть…

Сидя в кают-компании «Морского ястреба» на обитом роскошным плюшем диване, опираясь локтями на полированный стол из красного дерева, Харлан вдруг понял нелепость своего поведения. Он был еще большим пленником, чем в тот момент, когда за ним пришел Дрейвен. Эта мысль больно кольнула его — тот же жалящий укол самолюбия, в котором он только что упрекал теперь беззащитного Уэйна Перселла.

— Вот что, — сказал он себе нравоучительным тоном, — или ты прячешься здесь, словно пленник, или поднимаешь свою задницу и делаешь, что собирался.

После нескольких минут самобичевания, взяв легкую куртку, он вышел наружу. Шезлонг стоял так, чтобы лучше видеть закат на горе Бейкер. Харлан плюхнулся в него и стал наблюдать.

Великолепное зрелище — солнце, окрашивающее одетую в снег вершину вулкана в такой оранжево-розовый цвет, которого он никогда и нигде не видел, — удерживало Харлана от соблазна смотреть на обитательницу «Прелестницы». Но когда солнце зашло и наступила полная темнота, он не выдержал и оглянулся.

Свет горел, но женщины не было видно. Харлан попытался сопоставить любимые воспоминания Уэйна о его друге детства и ту женщину, которую обнаружил растянувшейся на полу. Когда Уэйн достаточно напивался, чтобы рассказывать о ней, а это случалось часто, он описывал сильную, рискованную девчонку-сорванца, не боящуюся лазать по деревьям, заборам или вытворять что-то подобное. Харлан же увидел невысокого роста хорошо сложенную женщину с ясными голубыми глазами и нежной, светлой кожей. Единственное напоминание о характере — упрямый подбородок и, конечно, еще одна черта, роднившая ее с двоюродным братом, — дерзкий вздернутый нос.

О ком Уэйн Перселл не говорил никогда или говорил, по меньшей мере, со злостью, так это об остальных членах семьи. Сюда Харлан никогда не вмешивался, полагая, что на то имеются свои причины. Некоторые занятия отбирают слишком много сил, особенно пьянство, и, как предполагал Харлан, все заканчивается именно так, как закончилось у Уэйна.

Он безнадежен, говорил тогда себе Харлан, размышляя о Уэйне, ибо остальное его не касалось. Вот и сейчас он чувствовал к Эмме Перселл только спокойное любопытство.

Харлан нахмурился, поняв, что давно не чувствовал даже спокойного любопытства.

— Мистер Маккларен?

Харлан чуть не подпрыгнул — нечто новенькое и даже чересчур — он так погрузился в размышления, ЧТО каждый мог подкрасться к нему. Последние несколько недель он крайне чутко реагировал на каждый легкий шорох, будто был окружен опасностями.

Харлан посмотрел в направлении звука голоса, хотя знал, кто это. Эмма стояла у трапа. Она уже не казалась смущенной, недоброжелательность ушла, но чувствовалась та же напряженность. Помедлив, Харлан ответил:

— Мисс Перселл?

Выражение, которое появилось у нее на лице, отражало частично облегчение, частично признательность, что было заметно даже при слабом освещении пристани. Со своего места Харлан смотрел на нее немного свысока: высота «Морского ястреба» составляла два с половиной метра, а сейчас судно поднялось еще выше из-за прилива.

То, что судно поднялось так высоко, он заметил, когда Эмма окликнула его по имени, которого он ей не называл. Опять на краткий миг возникло любопытство, но он его тут же подавил.