Уинифред Леннокс: Неужели это я?

Санди обуял безудержный смех. Все выглядело так комично: Филипп в вечернем костюме, она в ночной рубашке, и эта сцена ревности. Санди хохотала и никак не могла остановиться, а Филипп с нарастающей злобой смотрел на нее.

Веселило Санди и то, что Париж оказался не больше Валье — сплетни в нем распространяются даже быстрее, что Филиппа, который и не вспоминал о ней в вихре своей светской жизни, вдруг так переполошила эта новость. Но все-таки она совладала со своим нелепым смехом, встала, надела халат и прислушалась к тому, что говорил Филипп.

А он возмущенно и патетически разоблачал двуличие, разъедающее жизнь, предательство, обман, измену. Санди была совершено согласна и поэтому молчала.

Выведя на чистую воду порок, Филипп перешел к восхвалению наивного простодушия, непосредственности, бесхитростности. Санди выслушала панегирик с тем же вниманием, даже села в кресло, чтобы с комфортом вникать в похвалы добродетели. Мало-помалу она поняла, к чему сводится пафос речей Филиппа: воплощением порока была она, Санди, а воплощением добродетели — Маргарита Дюваль. Филипп бежал порока и стремился к добродетели. Санди и с этим была согласна и снова промолчала.

Еще она узнала немало интересного для себя лично: во-первых, о премьерном показе фильма Треньяна. Наверное, и у нее в почтовом ящике лежит приглашение. Как это она не удосужилась туда заглянуть? И, во-вторых, о том, что к Полю

Кремеру вернулась жена, которая взяла на себя издание его рукописей...

— Погоди, Филипп! Для начала прими мои поздравления с успехом! Я так рада, что фильм получился! А ты вспомни, с чего все начиналось.

Санди смотрела на него доброжелательно и ласково. Еще миг назад Филипп несся во весь опор на своем подстегиваемом гневом и яростью обличительном коньке и вдруг остановился, опешил, а потом и устыдился. Конечно, своим успехом он в немалой степени обязан Ди. А он о ней даже и не вспомнил. И на презентации ее не было. Уж не заболела ли она?

— Как ты себя чувствуешь? — без всякой связи с предыдущим спросил он. — Прости, если...

— Великолепно, — ответила Санди.

Она покинула кресло и пошла в гостиную.

— Иди сюда! Выпьем по бокалу за успех. Откупори бутылку. Ты же не откажешься от своего любимого «божоле»?

Да, действительно, сколько сегодня радостных событий: замечательный фильм, премьерный

показ, успех. Глупо в такой день воевать с ветряными мельницами. Вечный рыцарь без страха и упрека! И, войдя в гостиную, Филипп еще раз попросил прощения.

— И ты меня прости, Филипп, — откликнулась Санди, осушив свой бокал. — Прости, если тебе что-то кажется обидным. Мне-то происходящее видится и необыкновенным, и в то же время естественным. Поверь, я по-прежнему твой друг и всегда готова тебе помочь. Помни об этом.

Стоило Санди сказать это, как Филипп снова закипел. Хороша дружба! Да ты предавала меня на каждом шагу. А я так полагался на тебя, так верил в твою надежность! Но ты лгала, бесстыдно лгала, говоря добрые хорошие слова. Какой беспримерный цинизм! Какой...

— Знаешь, я просто теряюсь... — начал он.

— А по-моему, не очень, — невозмутимо перебила Санди. — Как я поняла, ты уезжаешь, значит, главное не терять времени. Сейчас уже очень поздно, так что давай соберем твои вещи.

Филипп и сам не знал, чего бы хотел от бывшей любовницы — обиды, слез, судорожных оправданий? Но уж, во всяком случае, не спокойного доброжелательства, которое сбивало его с толку. А вернее, с праведного гнева, на гребне которого он хотел красиво уйти. Уйти к Маргарите. Но выходило, что он просто мог катиться на все четыре стороны. И именно в этом было что-то невыносимо обидное.

А Санди уже обходила не спеша квартиру, педантично забирая из ванной бритву, с кресла в спальне рубашку.

— Там еще есть рубашки! В шкафу! — крикнул Филипп, а сам пошел в прихожую за ботинками: лучшая пара стояла в коробке на верхней полке.

Потом они еще раз вместе деловито оглядели гостиную, чтобы не забыть самого существенного: ежедневника, записной книжки, любимой ручки.

— Да-а, ключ! Не забудь оставить мне ключ, — вспомнила Санди, и Филипп послушно опять пошел в прихожую, достал из кармана связку и отстегнул тот, который больше ему не понадобится.

— Кажется, все... — задумчиво сказала Санди, забирая ключ.

— Все! — мрачно подтвердил Филипп.

Непоколебимое спокойствие Санди оскорбляло его до глубины души. Хоть заплакала бы, что ли, на прощание, все было бы по-человечески! А то будто старую ветошь выбрасывает. Ну и черт с ней! В голове у Филиппа уже брезжил сюжет новой пьесы. Забавная выйдет штучка. Двуличным циникам в юбке непоздоровится!