Глория Даймонд: Хозяйка сердца

И все десять лет эта птица омрачала сны Одри, превращая их в кошмары. Сильная, хищная, призрачно серая, издающая тревожные крики, она выжидающе парила в воздухе, чтобы потом стремительно броситься на свою жертву. Ах, Эсси, Эсси… Если бы только обе мы были чуть постарше, чуть поумнее…

Поток слез наконец стал иссякать. Одри уткнулась лбом в колени, не беспокоясь о том, что мокрый песок налипнет на волосы. Ну вот и выплакалась… Она чувствовала себя опустошенной и обмякшей, как выброшенная на берег медуза. Ничего удивительного — ведь столь долго таившаяся в душе боль наконец- то нашла выход.

Погруженная в себя и свои переживания, она не услышала приближающихся шагов. Прикосновение прохладной руки к плечу заставило ее вздрогнуть и вскинуть голову.

Какой-то мужчина заботливо склонился над ней — так он мог бы нагнуться к раненой птице. Легкий аромат лосьона, исходивший от незнакомца, смешивался с терпкими запахами соленой воды и водорослей. Мужчина сдержанно улыбнулся и тихо заговорил:

— Древняя индейская легенда гласит, что океан создан из человеческих слез. И люди непрестанно пополняют его.

Прищурившись, Одри уставилась на него, будто загипнотизированная легким прикосновением и неожиданными словами незнакомца. Голос у него был низким и спокойным, но в нем почти не чувствовалось сострадания. Видимо, женские слезы были для него привычны.

— Но я в это не верю, — продолжил он, заботливо убирая со лба Одри прядку волос. — Ни одно сердце не должно страдать долго.

Одри молчала, не в силах проронить ни слова. Она невольно отметила, что у незнакомца неправдоподобно зеленые глаза, опушенные такими длинными ресницами, каких ей никогда не приходилось видеть у мужчин. Закатанные почти до локтей рукава белой рубашки обнажали руки, покрытые характерным для всех жителей побережья загаром, который, казалось, въелся в кожу. Крепкие, красивой формы кисти…

Ее взгляд остановился на запястье. Одри знала, что ей предстоит увидеть. Она знала это, едва услышала первые звуки мягкого гипнотического голоса. Ей даже стало казаться, что она знает этого человека…

Вот оно, воплощение ужаса, вот она, каинова печать — распростертые крылья и хищный клюв вытатуированного предвестника бури.

Нет! — захотелось громко крикнуть ей, проклиная коварство судьбы, которая привела ее сюда. Только не Джон Олтман. Нет…

Господи! Ну почему же так не везет! Конечно, рано или поздно ей предстояло увидеть Джона, но она предполагала встретиться с ним в офисе, в присутствии Фредерика Олтмана, который бы официально представил ее. Только не на пляже, только не в таком ужасном виде: намокшая одежда с налипшим на нее песком, опухшие от слез глаза… Жалкая, беспомощная, как брошенный хозяевами щенок.

Одри с трудом встала на ноги и, отряхивая юбку, смущенно отметила, что мокрая ткань облепила бедра. Она как могла стряхнула песчинки и выпрямилась.

— Вы правы, я… — Почувствовав, как спазмом свело горло, она откашлялась и сделала еще одну попытку: — Я и в самом деле слишком много плакала. Но теперь со мной все в порядке.

Теперь Одри не сомневалась: перед ней действительно Джон Олтман. В ее памяти он остался парнем с обольстительной улыбкой и масляным раздевающим взглядом. Нет, это она уже напридумывала позже — не могла двенадцатилетняя девочка мыслить такими категориями. Да, конечно, образ ловеласа создавался в ее воображении годами — в силу определенных обстоятельств.

Десять лет… Сколько времени прошло! Так что же я все-таки помню? Крутой изгиб бровей на красивом, даже породистом лице, стройную фигуру и исходящую от Джона ауру мужественности и в то же время чувственности? Да, все это не забылось. Джон словно сошел с рекламного плаката. Сейчас солнце било ему прямо в лицо, высветляя зеленые глаза, бронзовые скулы и густую шевелюру цвета воронова крыла.

Он совершенно не походил на развратника, этакого злодея-любовника. На самом деле Джон мил — хотя бы внешне — и действительно красив.

— Честное слово, я прекрасно себя чувствую, — продолжала бодриться Одри, но запнулась, смутившись направленного на нее пристального взгляда. — Вы правы, я вела себя глупо.

— Ничего подобного я не говорил, — мягко возразил Джон, даже не пытаясь встать с колен. — Разбитое сердце страдает — что же здесь глупого?

Она нахмурилась. Все-таки неприятно, когда тебя видят насквозь и кто-то становится свидетелем того, как боль разрывает твое сердце на мелкие кусочки. Одри отвернулась.