Мэрил Хенкс: Не могу забыть

Острое чувственное наслаждение заставило ее негромко вскрикнуть.

Брет поднялся на ноги и хрипло сказал:

— Все хорошо, любимая. Все хорошо.

Внезапно испугавшись, что он хочет уйти и оставить ее одну, Мона обвила руками шею Брета и прижалась к нему.

Долю секунды он колебался, а затем, к великому облегчению Моны, снова поцеловал ее. Спустя мгновение он нагнулся, легко взял ее на руки, отнес на кушетку и положил на одеяло.

Сердце Моны стучало, во рту пересохло. Она во все глаза следила, как Брет снимал с себя одежду, а затем раскрыла ему свои объятия.

Первый опыт физической любви оказался чудесным. Несмотря на одолевавшее Брета желание, он оказался терпеливым, искусным и щедрым любовником.

Голова Брета лежала на ее груди. Мона гладила его волнистые волосы, полная любви, нежности и счастья. Не выдержав столь сильных чувств, она дала волю слезам.

Мону переполнял экстаз; ей и в голову не приходило, что Брет может испытывать другие чувства.

Поэтому она несказанно удивилась, когда он поднял голову и прерывисто прошептал:

— Прости. Поверь, я не думал, что так случится… — Потом он резко спросил: — Я сделал тебе больно?

— Нет, конечно нет.

— Тогда почему ты плачешь?

— От счастья. Пожалуйста, скажи, что ты тоже счастлив. Я не вынесу, если разочаровала тебя.

— Конечно, я счастлив. — Он поднес ее руку к губам, поцеловал в ладонь, а потом мрачно сказал: — Будем надеяться, что так оно и останется.

Но Мона, все еще находившаяся в состоянии эйфории, не могла понять, почему они не могут быть счастливы до конца жизни.

Он сел на край кушетки, опустил голову и погрузился в свои мысли.

Мона любовалась его великолепным мужественным торсом. Заметив, что у Брета напряглась шея, она спросила:

— Что-то не так?

— Я набитый дурак. — Брет обернулся к ней и с неожиданной силой сказал: — Ты была девушкой…

— Верно. — На ее лице мелькнула нежная и слегка насмешливая улыбка. — Но это не преступление. Да я и не собиралась вечно хранить девственность.

— Конечно, ты не предохранялась? — спросил он.

— Честно говоря, предохранялась. — Слегка улыбнувшись его недоумению, она объяснила: — Врач прописал мне курс лекарств от небольшого гормонального дисбаланса. Брет облегченно вздохнул.

— А что, это действительно важно? — тихо спросила она.

— Да, — коротко ответил он.

— Ты не любишь детей?

— Конечно, люблю. Но сейчас не время. Может быть… В конце концов, они еще не поженились. Но если они любят друг друга, это не такая уж большая беда.

Брет поднялся, вынул из-под Моны одеяло и укрыл ее. Но, вместо того чтобы лечь рядом, как надеялась Мона, он начал одеваться.

Когда он застегнул рубашку, Мона спросила:

— Тебе в самом деле нужно идти? Услышав в ее голосе искреннее огорчение, он вернулся, сел накрай кушетки и нежно провел пальцем по ее щеке.

— Боюсь, что так.

— Но почему?

— Потому что мне не следовало это делать. Время неподходящее. Если бы это было случайностью, ничего не значащей для нас обоих, тогда другое дело. Но это не так. Все произошло слишком быстро. Сейчас у меня на счету каждая минута. Потребуется собрать все силы, которые у меня есть. — Затем он добавил со вздохом: — Я могу только одно: попросить тебя запастись терпением.

Мона молча кивнула. Она сделает все, о чем попросит Брет.

— Вот и умница. — Он поцеловал ее в кончик носа, выключил свет и спустя секунду тихо закрыл за собой дверь.

Мона молча смотрела в темноту, думала о странной реакции Брета на случившееся, и остатки владевшей ею эйфории медленно уплывали прочь.

Нет, она ни о чем не жалела. Это было так чудесно…

Но Брет так не думал; он и вправду не хотел, чтобы это случилось. Теперь, на трезвую голову, Мона поняла, что он стал ее любовником поневоле. Он действительно пытался сдержаться.

Потом он сказал, что счастлив, но его слова были не слишком убедительными. Наверное, он произнес их только по ее просьбе…

Но он хотел ее. Хотя у Моны не было опыта, ошибиться она не могла: Бретом владели голод и желание. И любовь тоже. Она потрогала подаренное им кольцо и приободрилась.

Все дело в том, решительно сказала себе Мона, что сейчас у него очень много работы и нет времени на жену и семью. Он сам сказал: слишком рано. Но разве у трудоголиков когда-нибудь бывает время?

Нет, она не должна так думать. Он просил ее потерпеть. Если она выполнит его просьбу, все в конце концов наладится. Или нет?

Воскресенье было долгим, одиноким, и к половине одиннадцатого Мона потеряла надежду на приход Брета. Она почистила зубы, надела топкую хлопчатобумажную ночную рубашку, и тут раздался еле слышный стук в дверь.