Хеди Уилфер - Каприз Фортуны

— Черт бы побрал тебя, Мануэлла! — взревел Джералд. — Я ничего не боюсь! А ты отвлеклась от темы и забрела совсем не в ту сторону!

— Нет, Джералд, я не отвлекалась. Ты боишься, — просто сказала она. — Боишься сейчас и будешь продолжать бояться всю оставшуюся жизнь, если не сумеешь оставить прошлое позади…

Она не смогла продолжить, только слабо пискнула, когда он схватил ее в охапку и закрыл ей рот, впившись в него горячими губами.

Ей необходимо остановить его. Сейчас! Немедленно! Она понимала это, но все ее существо возражало доводам разума. Тело откликнулось на его призыв с яростным, почти непристойным энтузиазмом — губы приоткрылись, язык устремился навстречу его, руки обхватили Джералда изо всех сил и держали, держали… Она вжалась в его тело, почти приклеилась бедрами к его восставшей плоти и терлась, терлась, позабыв о благопристойности, о том, какая боль ждет ее впереди…

Она стонала мелкими, всхлипывающими стонами желания и неудовлетворенной страсти, а он отвечал приглушенным рыком. Воздух вокруг них наэлектризовался, наполнился зарядами вожделения и откровенной похоти.

Что ж, решила Мануэлла, если это война, то я не собираюсь просить пощады или молить о перемирии!

Джералд обхватил ладонью ее грудь, и Мануэлла застонала громче. Потом вытянула край его футболки и прикоснулась ладонью к теплой коже. О, блаженство сближения! Он ответил тем же и принялся гладить ее живот с нетерпением и все возрастающей страстью.

Каким-то чудом им удалось добраться до дверей его номера незамеченными другими гостями, и они чуть не ввалились внутрь и принялись лихорадочно сбрасывать одежду, с трудом отрываясь друг от друга.

Затем Джералд подхватил ее на руки, поднес к большому столу и посадил, продолжая ласкать пальцами твердые соски сквозь тонкую ткань лифчика, потом нашел застежку, швырнул на пол кружевной лоскуток и припал жадным ртом к чуду ее груди. Мануэлла изо всех сил обхватила его ногами и прижалась, приветствуя первый сильный удар, когда он вошел в нее. Она стонала не переставая, упиваясь его сильными, властными, требовательными движениями, пока не закричала, достигнув вершины страсти.

Они кончили одновременно, быстро и яростно, и замерли, сотрясаясь в конвульсиях взаимного оргазма.

Постепенно жар отступил, кровавый туман вожделения рассеялся. Мануэлла пришла в себя и подумала, что же такое она натворила. Потом попыталась освободиться, но Джералд прижал ее к себе еще крепче и сказал:

— Нет. Я хочу, чтобы ты была здесь, со мной, Мануэлла. В моих объятиях. Один только Господь знает, как я мечтал о тебе каждую проклятую ночь, что провел вдали от тебя…

Она молча смотрела на него, ощущая нарастающий ритм биения сердца, хотела приказать, чтобы оно успокоилось. Но потом поняла, что Джералд боится, боится взять на себя обязательства, по которым оно томится.

— И еще я хочу, чтобы ты была со мной в постели, — продолжал он низким, охрипшим голосом. — Не только сейчас, сегодня и завтра, а всегда, каждую ночь! Ты права, Мануэлла, совершенно права, обвиняя меня в том, что я боюсь, — отрывисто произнес Джералд. — Сейчас больше всего я боюсь любить тебя, Мануэлла. Я хочу, чтобы ты заняла свое место в моей жизни навсегда. Конечно, ты не Каролин и никогда ею не была. Я давно это понял. Но когда ты отступила, сказала, что отказываешься принимать участие в сделке, на которую я убил столько времени и сил, я не сдержался. Плюс ко всему я знал, как прореагируют в правлении корпорации те, кто с самого начала протестовали против приобретения «Дома де Вальдерро».

— Наверное, на тебя сильно повлияло то, что случилось с твоим отцом, — тихо заметила Мануэлла.

Она видела по его глазам, что ему хотелось бы избежать обсуждения больной темы, но ей было крайне важно поговорить об этом.

— Очень сильно, — повторила она, подбадривая и поддерживая Джералда, ожидая признания, желая разделить и смягчить его боль.

Мануэлла понимала, что зашла слишком далеко, но не собиралась отступать. Они были близки, очень близки, так, как только могут быть близки два человеческих существа. Она открылась ему как женщина, и теперь пришло время ему проявить себя как мужчине.

— Сильно? — прохрипел Джералд. — Мне было пятнадцать, отец был моим героем. Я благоговел перед ним. Он работал по двенадцать, а то и четырнадцать часов в день, без выходных, праздников, отпусков. Видела бы ты, как он сиял от гордости, когда повез нас с мамой и дедом смотреть дом, который купил для нас! Это значило для него так много! Да что там много, все! То, что он поднял семью на ноги, вырастил сына, помогает отцу, приобрел отличный дом, может обеспечить жене приятную легкую жизнь, купить все, от чего она вынуждена была отказываться, пока он начинал бизнес. Он постоянно говорил мне, что я скоро сменю его, возьму бразды правления в свои руки, но не раньше, чем окончу колледж и посмотрю мир. Он мечтал, чтобы у меня были все возможности, которых сам был лишен. А потом… потом умер Бобби, и Каролин… — Джералд помолчал. — Ты даже не представляешь, каково было видеть, как мой отец, человек гордый и полный достоинства, практически в одну ночь превратился в…