Дорис Смит - Спой мне о любви

— А что он ел еще? — требовательно спросила Трейси.

Я пришла в легкое замешательство. Натуралистический ответ: «Мистера Антилопу» — вряд ли удовлетворил бы ее.

— Зернышки, — ляпнула я. В конце концов, почему бы этому льву не быть вегетарианцем? И тут я поняла, что сказка никогда не закончится, так как Трейси оказалась подающим надежды юным диетологом.

— А что он ест? — нанесла она мне очередной удар, ткнув пальчиком в слона.

— Сдобные булочки с изюмом, — победоносно заявила я и тут же получила в ответ:

— А я могу получить сейчас булочку с изюмом?

— Я думала, что ты хотела послушать сказку о мистере Льве, — напомнила я ей.

— Нет, о нем! — капризно заявила Трейси, указывая на кенгуру. — Что он…

— Зернышки, — буркнула я, доведенная до отчаяния. Ну что тут поделаешь? Пришлось подробно описывать режим питания каждого животного, изображенного на карте, но, когда очередь дошла до сфинкса, я потерпела поражение. «Давай-ка спи, Трейси», — подумала я, беспокойно оглядываясь. К счастью, никто из пассажиров не звонил в гневе стюардессам и не жаловался на нашу болтовню. Все они выглядели мирными и спокойными: кто спал, кто читал под лампочкой. Я случайно повернула голову направо и, к своему удивлению, наткнулась на взгляд синих, как небо, глаз, с насмешкой и наслаждением взирающих на мое затруднительное положение. Газета была опущена, поверх нее лежали темные очки.

— Может быть, сфинксы едят песок? — подсказал их обладатель.

Почему я вдруг нафантазировала, что у него должны быть какие-то уродства или страшные шрамы? Лицо благородное, мужественное и красивое, губы полные, четко очерченные, от синих глаз разбегаются насмешливые морщинки. Что-то в его повадке и в том, как он смотрел мимо меня на Трейси, вызвало у меня любопытство.

— Спасибо, — поблагодарила я его с улыбкой, — как раз то, что нужно.

Я повернулась, чтобы передать эту информацию моей маленькой мучительнице, но та, воспользовавшись перерывом, опять уснула. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы укрыть ее пледом, а когда я вновь повернулась направо, лампа для чтения уже была выключена и человек, занимающий место под ней, превратился в неподвижный темный силуэт.

Блеск его глаз и широкая белозубая улыбка напомнили мне, однако, другую усмешку и лукавый взгляд. «Да, — весело подумала я, — он действительно очень похож на Колина Камерона».

Настало время и мне воспользоваться лампочкой для чтения. Я включила ее и поудобнее устроила кипу журналов на откидном столике.

Как часто мама говорила о моих бойфрендах… Сначала она связывала свои надежды с Дэвидом. Ему было девятнадцать против моих восемнадцати, и мы с ним познакомились на одной из студенческих вечеринок. Затем появился Редж, сотрудник моего отца. Третий, Ричард, разделял мой интерес к музыке, водил меня на симфонические концерты и после очередного приобщения к культуре, когда мы оба пребывали в сентиментальном настроении, сделал мне предложение. Я вспомнила свой панический возглас: «Нет, Дик, я не могу! Ты же знаешь, как я хочу закончить последний курс!». «Домашняя мышка», как называла себя мама, три раза превращалась в разъяренную тигрицу, когда один за другим Дэвид, Редж и Ричард исчезали из моей жизни.

То, что все мои мысли заняты Адамом, она поначалу не замечала.

Отучившись в музыкальной школе, я присоединилась к участникам местного церковного хора, и Ричард, обладатель приятного тенора и ужасных, с точки зрения церкви, манер, пришел туда вслед за мной. Мы пели в хоре два с половиной года, когда вдруг наш руководитель заболел и вместо него репетиции стал проводить Адам, готовя нас к очередному ежегодному мартовскому концерту.

Он был личностью притягательной. Высокий, с прямыми светлыми волосами, серыми глазами, тонкогубым ртом и красивыми руками. Глаза были добрыми, прятались в прищуре морщинок и, казалось, видели что-то такое, что было далеко-далеко. Мама узнала о нем только потому, что у нее было приятное сопрано и я уговорила ее принять участие в концерте. Я никогда не рассказывала ей о том вечере на рождественской неделе, накануне возвращения Адама в Девон, когда он пригласил меня на фестиваль хоровой музыки, где прозвучали две кантаты Баха — 133-я и 209-я (их номера я помню по сей день). Когда мы вышли из метро, Адам начал говорить отрывистыми, как будто они причиняли ему боль, фразами:

— Не знаю, наверное, я дурак… Когда она меня бросила, я не мог выйти на улицу — боялся, что люди заметят мое состояние…