Полина Федорова: Провидица поневоле

— А что господин Кекин, он здесь? — услышал Нафанаил голос из залы.

— Точно так, ваше благородие, — послышался вслед за этим голос хозяина постоялого двора. — Вот-с, в этом нумере-с.

— И саквояж с ним? Такой, из свинячьей кожи?

— Точно так, господин доктор, — послышался ответ хозяина.

Вслед за этим в дверь каморки негромко постучали. Кекин молчал. Но, черт побери, откуда какому-то доктору известно про его кожаный саквояж с провизией?

— Верно, уже спят-с, — послышался голос хозяина.

— Разбудите. Мне необходимо переговорить с ним.

После робкого стука, на который Кекин никак не среагировал, дверь каморки приоткрылась.

— Господин Кекин? — несмело спросил хозяин, просунувший голову в дверной проем. — Ваше благородие, вы спите?

— Сплю! — буркнул Кекин, и дверь затворилась.

— Оне спят, — доложил за дверью хозяин.

— Так разбудите! — продолжал настаивать доктор. — Это очень важно.

— Уж не обессудьте, господин доктор, но вы уж как-нибудь сами…

— Mistkerl [3] Скотина ( нем .). , — выругался доктор и решительно открыл дверь.

— Что вам угодно? — повернулся к нему Кекин.

— Мне необходимо поговорить с вами, — ответил доктор и шагнул в комнату, щурясь от неясного света допотопного лампиона. — Подкрутите, пожалуйста, фитилек поярче.

— В этом нет никакой надобности, — ответил отставной поручик и добавил: — Как, впрочем, и в нашем с вами разговоре. Я отдыхаю и прошу оставить меня в покое.

— Я полагаю, с вашей стороны крайне невежливо…

— А я полагаю, что крайне невежливо с вашей стороны врываться в мою комнату и требовать от меня какого-то разговора, к чему у меня нет совершенно никакого расположения и надобности, — не дал договорить вошедшему Кекин. — Я вообще не желаю с кем бы то ни было разговаривать, будь то обер-камергер, генерал-фельдмаршал или даже Папа Римский. Потрудитесь покинуть мою комнату.

— И все же я прошу вас выслушать меня, — произнес доктор с какими-то неожиданными интонациями в голосе, заставившими Нафанаила вначале повернуться к нему, а затем и сесть на диване. — Иначе смерть графини Волоцкой будет целиком на вашей совести.

— Даже так? — не без сарказма произнес Кекин, впрочем уже готовый выслушать странного посетителя.

Что доктор имеет отношение к графу Волоцкому, Нафанаил Филиппович понял еще перед тем, как тот сказал про графиню: его посещение и просьбы секретаря графа Блосфельда не ехать быстро были звеньями одной цепи событий, почему-то имевших отношение к нему, Нафанаилу Кекину и сие надлежало, наконец, прояснить. Посему, подкрутив фитилек лампиона, после чего в каморке стало несколько светлее, отставной поручик неохотно произнес:

— Хорошо. Я слушаю вас.

— Позвольте представиться: Фердинанд Яковлевич Гуфеланд. Я — врач семьи его сиятельства графа Волоцкого. Видите ли, мы едем за вами из самой Венеции.

— Зачем?!

— Это очень долгая история, и, если вы позволите, я начну с самого начала.

Кекин согласно кивнул.

— Я был приглашен в семью графа, когда тяжело заболела его супруга. Она всегда была склонна к меланхолии, а чуть более четырех лет назад у нее начались частые головные боли и приступы беспричинной тоски. Сия болезнь развилась в самую настоящую ипохондрию, которая терзала графиню целыми днями. Граф возил ее в Италию, Францию, Пруссию, но тамошние доктора только разводили руками: тоску и печаль, как и иные человеческие чувства, говорили они, вылечить практически невозможно. Как, к примеру, излечить несчастную любовь? — воскликнул доктор и посмотрел на Кекина, почему-то смутившегося от этого взгляда. — Да никак! Только новой любовию, или, следуя поговорке, клин выбить клином. Вы согласны?

Получив в ответ скорее какое-то мычание, доктор продолжал:

— Однако новая любовь также явится болезнью, ибо сие чувство суть химические процессы явно нездорового характера, происходящие в организме человека. Чувства неизлечимы, что не хорошо и не плохо. Сие есть то, с чем надо просто смириться, ибо исправить это у нас не имеется никаких возможностей. Это такая же данность, как, к примеру то, что небо — голубое, трава — зеленая, а день сменяет дочь. Возможно с этим бороться? Нет. Да и незачем. Так я и сказал графу, когда он, будучи в Бранденбурге, привел на прием ко мне свою жену. Правда, мне удалось несколько ее успокоить, и какое-то время она чувствовала себя, как у вас говорят, вполне сносно. Граф, счастливый уже оттого, что его супруге после визита ко мне стало легче, предложил мне место семейного доктора. Я считаю своей заслугой, да и граф тоже, что графиня прожила еще почти год.