Ольга Лебедева: Роковые письма

Маша проснулась рано, когда за окнами только брезжил унылый зимний рассвет. Некоторое время она бездумно смотрела вверх, изучая взглядом такие привычные лепные своды потолков своей маленькой девичьей светелки. Папенька давно просил ее занять комнату просторнее, даже заводил с губернским архитектором Елизаровым разговор о перепланировке усадьбы. Правда, разговоры эти шли уже не первый год, своя горница Маше нравилась пуще всех в доме, а теперь и она ей ни к чему.

Сегодня был последний день жизни Марии Петровны Апраксиной, девицы старинного дворянского рода, благородной и возвышенной души, и, увы, жертвы роковых обстоятельств. Собственно, и дня ей уже не оставалось — всего-то двенадцать с четвертью часов!

Более всего, одеваясь и совершая утренний туалет, она изумлялась тому обстоятельству, что накануне заснула на удивление быстро, без видимых усилий и душевных мук. Сказались ли тут беззаботность юности или твердость и цельность характера, которые Машеньке Апраксиной, по ее собственному мнению, были присущи в полной мере, было неведомо. И даже сейчас, поминутно отмечая роковое, неумолимое движение часовых стрелок ее судьбы, Маша оставалась спокойна и решительна. В конце концов, чему быть, тому не миновать, а иначе поступить она уже не в силах!

Лишь одна, самая роковая часть ее скорбного плана так и не была решена к последнему утру. А именно способ, которым следует уйти из этой бренной жизни. А ведь весь предыдущий день был посвящен именно этому!

— Уйти нужно спокойно и величаво, — решила она, запершись в домашней библиотеке. — Чтобы осталась возвышенная, романтическая тайна и вместе с тем не бросить тени на известную нам особу.

Стопки заграничных романов и дамских журналов возвышались перед ней, как мрачные редуты царства мертвых. Но, просидев с ними добрых три часа, перелистав безумное количество страниц и опоздав к обеду, — ее предпоследнему обеду в жизни! — Маша так и не сумела подобрать для себя достойного варианта самоубийства.

— Проще всего, конечно, яд, — мрачно бубнила она под нос, лихорадочно перелистывая печатные истории роковых страстей. — Глотнула отравы — и в дамки!

Она зловеще усмехнулась, обнаружив, что только что употребила любимое папенькино выраженьице, которое он постоянно употреблял во время боев за клетчатой доской с Иван Иванычем Спицыным, здешним предводителем дворянства. Если бы только милый папа знал, какая страшная судьба подстерегает нынче его любимую дочь!

Но в медицинском справочнике Бякина и Лазерфельда, который Маша тайком извлекла из недр отцовской библиотеки, к тому же изданном нарочно для судейских, отравление сопровождалось такими ужасными подробностями, что девушке очень скоро стало не по себе. А последняя фраза ее прямо-таки доконала:

«…сопровождается обильными выделениями рвотных масс, заполняющими собою пищевод, и коими потерпевший способен захлебнуться и скончаться от медленного удушья в течение продолжительного времени и страшных судорогах».

— Страшных судорогах, — в ужасе прошептала она и поскорее захлопнула книжку. — Бррр, только этого еще и не хватало!

В своих зловещих мечтах Маша уже четвертый день после получения рокового письма и принятого решения постоянно представляла себя лежащей в серебряном гробу в белом платье, с букетиком невянущих фиалок в недвижных, хладных пальцах. И максимум на что она была согласна — маленькую рубиновую капельку крови, застывшую в уголке ее прекрасного рта багровой слезинкой, скатившейся в последнюю минуту смертного часа. А тут — всякие массы! Бррр…

Однако в следующую минуту отважная девушка вновь принялась шелестеть страницами: второй вариант романтического самоубийства предполагал повешение на тонком шелковом шнурке. Как прекрасная ромейская одалиска в гареме жестокого восточного тирана, не пожелавшая подчиниться грубым страстям бесчеловечного деспота.

Увы, господа Бякин с Лазерфельдом и на этот случай приготовили ей изрядную свинью. Помимо «стремительно синеющего лица» и «вываленного языка» тонкий шелковый шнур сулил Маше такие ужасающие физиологические подробности, что она даже похолодела от отвращения. И вновь поспешно закрыла справочник. После чего сунула томик на самый верх книжного стеллажа, чтобы глаза не видели этакого советчика. И погрузилась в раздумья.

Где-нибудь в экваториальной Африке ее могла бы растерзать стая кровожадных львов. А в прерии затоптал бы обезумевший табун диких буйволов. Или унес исполинский смерч-торнадо за тридевять североамериканских земель. Чтобы больше уже никто и никогда не слышал о бедной душе, павшей заложницей роковых страстей.