Ольга Лебедева: Прекрасная Охотница

Несмотря на ранние сумерки, свечи зажигать не хотелось. Было так уютно и покойно смотреть в окно на алеющий закат, гряду розовых облаков над речною водой и черемуховые ветви, стынувшие зачарованными весенними снами в ожидании духовитого медвяного цвета. Катерина вздохнула, еще раз прочла написанное и, задержав отчего-то дыхание, будто окунаясь в студеную Макарьевскую купель, зачеркнула все слова до последней буковки. К чему эти бесполезные усилия, коли надежды нет? Скомкала лист хорошей гербовой бумаги и медленно сжала в кулаке.

Нужно было на что-то решаться. Последнее известие из Петербурга от сердечной подруги Софи Ростопчиной не шло у ней из головы. Катерина третьи сутки была сама не своя. А Поклонник не унимался — забрасывал записками, слал букеты, требовал свидания. Что ж, пожалуй, теперь приходит время проверить, так ли уж на все готов этот сильный, уверенный в себе мужчина ради ее любви.

Она зловеще усмехнулась. Любая неосторожная фраза, опасное словцо грозило ей гибелью. Но иначе Катерина уже не могла. Весь смысл ее существования отныне сузился, превратился в краткий миг справедливого гнева и зловещего восторга, что снился ей теперь всякую ночь.

— Жребий брошен… — прошептала она, с удивлением прислушиваясь к шелесту собственного голоса в тиши кабинета. А ведь когда-то он звенел на балах под сводами Дворянского собрания, и ее смех, неподражаемый серебристый смех Катерины Мамаевой заставлял мужские сердца биться учащенно, а женщин сухо поджимать губы и украдкой ронять ревнивые, завистливые взоры!

Теперь все в прошлом. У нее есть два месяца, а то и меньше. А уж потом — хоть в омут головою. И, скорее всего, так и станется.

— Ну, коли это со мною кто-то шутку выкинуть желает — не сносить головы лихоимцу!

Темная фигура миновала булочную, быстро пересекла мостовую и зашагала по направлению к набережной. Десятью минутами позже тою же дорогой процокала бричка лихача-ваньки. Однако у припозднившегося путника, очевидно, было настроение подышать свежим воздухом, или, что более вероятно, нынче он оказался отчасти стеснен в средствах, чтобы нанять извозчика. А воздух был и впрямь чудесен — прохладный, бодрящий, исполненный того особенного аромата очарования и тайны, какой бывает лишь в канун окончательно свершившейся весны.

Май в Казани 1869 года выдался ранним. Почки на березах и тополях давно уже проклюнулись веселыми стрелками, набрались сил за каких-то три теплых дня и брызнули по всему городу веселыми гроздьями свежей юной листвы. А еще день, другой — и закипит душистая черемуха, сводя по ночам с ума молодых гарнизонных офицериков, студентов и юных гимназисток!

Даже камни в городе омылись дождем, засверкали, стали светлее и глаже. Строили нынче повсюду: число новых зданий за минувшие десять лет увеличилось в полтора раза. Законодателем же новой моды на казенную каменную архитектуру выступило министерство финансов. Не так давно открытые в городе Сберегательные кассы передали в ведение Государственного банка, и его отделение казанские финансисты уже намеревались заложить роскошным особняком на Черноозерской улице, под сенью прудов и склонившихся над водою кудрявых ив.

— Ишь ты, торопыга, — проворчал себе под нос булочник Ермолай, мимо которого со скоростью ветра, едва не задев плечом, прошествовал ночной путник. В цеху только поставили опару, и наутро мальчишка-лотошник вновь огласит просыпающийся город звонким:

— Сайки, бублики, копейки — не рублики! Благородным дамам скидка, господам купцам — барыши для прибытку! Похвалите Микитку!.

Уж сколько раз Ермолай ругивал Микитку-горлодранца, чтоб не бегал мимо господских палисадников, не беспокоил барынь, когда они чаю-кофею откушивают. Однако ж удачлив был малец — те же барыни дарили ему свою благосклонность, и Микиткины лотки опустошались один за другим с удивительной скоростью и другим малолетним да босоногим негоциантам-конкурентам на зависть.

— И чего шляются на ночь глядя? — сокрушенно вздохнул булочник и зевнул.

Пора было домой, благо сумерки уже сгущались и в вечерней прохладе деловито гудели майские жуки. Все вокруг дышало покоем и негой, и только вдали, в центре города, мрачно чернела на фоне фиолетового неба башня Богоявленского собора. Достойные жители Казани, удачливый фабрикант Михляев да крепкий купец Чернов, давшие немалые деньги на постройку церкви мало что смыслили в традициях архитектурного барокко. И оттого собор вышел страшноватый, больше напоминающий немецкий костел, нежели храм для православного люда.