Ольга Лебедева: Роковые письма

Эх, баронесса, милый друг сердечный, и почему ее нет сейчас рядом! Уехала, умчалась черной птицею-горевестником, и вернется ли, неведомо. А коли и так, то все равно свидятся они теперь лишь там, где пребывают в вечном забвении несчастные неприкаянные души, жертвы любви, невесты смерти.

— Невеста смерти… — прошептала Маша, с удовольствием пробуя два страшных слова на вкус — терпкий, непривычный и манящий глубинами темных бездн. Точно стоишь у обрыва на берегу реки Листвянки и тянет прыгнуть вниз, взмахнуть руками-крыльями. А коли не воспаришь, так к чему тогда и жить на свете, ради чего?

— Ради любви, — твердо сказала Маша, даром что по щеке побежала слезинка, а за ней другая — слезы неизбывной жалости к себе. И чтобы окончательно не рассиропиться, девушка выбежала в коридор, наскоро плеснула в лицо воды из кувшина. Потом сунула ноги в валенки, влезла в шубку, шаль округ плеч, беличий малахайчик-ушанку на русы волосы, ладошки — в рукавицы на заячьем меху, что сшил ей специально кучер Степка, большой мастер по всякой охотничьей снасти. И спустя две минуту Маша шагала по тропинке, чуть занесенной серым мартовским снежком.

Путь ее лежал к ледяной кромке Листвянки, во исполнение все того же кошмарного плана. Однако сперва следовало сделать рекогносцировку, поскольку черновик предсмертного письма был все еще бел и пуст, как снежная целина полей за лесами имения Юрьевых.

А ведь всего неделю назад жизнь Маши Апраксиной была светла и безоблачна. Более того, исполнена светлых девичьих дум и смутных надежд. И уж ни о каком самоубийстве Маша не думала и в помине, а напротив, хотела жить страстно и горячо, твердо веря в свою счастливую звезду. И тут этот серый конверт казенной бумаги военного ведомства, с каким-то непонятным штампом расплывшихся фиолетовых чернил на обороте, вдруг ставшим поистине печатью кошмара.

По строгому наказу баронессы ее возница, угрюмый Багрий, воротившись с почты, первым делом отдал ей в руки письмо. Маша улучила минутку, взбежала по лестнице к себе на второй этаж и с замирающим сердцем вскрыла конверт. Там было всего несколько строк, и на первый взгляд они не несли никакой беды. Напротив, ожидание встречи, а значит, счастья, как думала бы на месте Маши всякая барышня ее юных лет и романтического воображения.

Вот что в нем было:

«Милая Мария Петровна!

Счастлив сообщить, что отбываю в инспекционную поездку. Нечто срочное, по служебной надобности, и оттого в высшей степени неотложное. И самое главное — по милости судьбы, ибо как раз буду в Ваших краях. Вижу в этом истинный перст охранительницы-судьбы и доброе предзнаменование. Коли Вы помните наши письма, — а я так храню их у сердца и все перечитываю ежечасно! — буду считать минуты до нашей встречи, поскольку непременно загляну к вам в Залесное. Видеть Вас, говорить с Вами, слышать, наконец, чарующие звуки Вашего голоса — это составляет единственное мое желание. Приезжаю девятого числа марта, варшавским поездом, после чего ввечеру, в шестом часу, если позволите, буду у вас, дабы засвидетельствовать мое глубочайшее к Вам почтение, милая Машенька, Мария Петровна то есть. До счастливой встречи, чудесные мгновения которой предвкушаю неимоверно.

Ваш покорнейший и преданнейший слуга,

Все это Маша вспоминала, стоя в сухих камышах на берегу Листвянки, закованной в ледовый панцирь. Кое-где лед потемнел, но пока и не думал прогибаться. И ни единой полыньи, знака чистой воды — этого родимого пятнышка нарождавшейся весны на бугристых речных торосах.

— Утопиться и то нельзя, — в сердцах бросила Маша. Вновь, уже в который раз она пожалела, что не живет где-нибудь в Бразилии, Мексике или Североамериканских Штатах, где жизнь человеческая не стоит медного гроша, а смерть легка и приносит одно лишь облегчение.

— И теперь только и остается, как дожидаться его появления, — прошептала она. — Но этого я уже не смогу пережить, никогда и ни за что.

Она огляделась с мольбою во взоре. Словно кто-то мог сейчас выйти из лесу на заледенелый берег и спасти ее. Отыскать выход, разрубить гордиев узел, в который Маша угодила сама, только из-за собственной доверчивости и дурацких романтических иллюзий.

Между тем варшавский поезд придет на полустанок после полудня. Оттуда до усадьбы в Залесном — полчаса ходу, даже коли дорогу замело. А нынче погода отменная — солнце, свежесть снеговая, и уже начинает попахивать весною. Березы стоят белоствольные, молочные, а липы и дубы нет-нет да и сверкнут в капризном лучике света зеркальцем оттаявшей льдинки.