Мэри Бэлоу - Нежданный праздник

Она желала его, хотя не должна была желать. Когда через несколько дней она вернется к своей обычной жизни, все закончится. Ее жизнь снова войдет в прежнее русло.

Но она так хотела собственных детей. Ее тело жаждало испытать опыт материнства, которого не знало девять лет. Но ей уже двадцать семь. Слишком поздно. Ей никогда не стать матерью.

Она хотела его ребенка. Он стал бы таким замечательным отцом.

И поэтому, пока они вечером шли в церковь, она пыталась вернуть себе здравомыслие. Они пошли пешком, так как церковь была неподалеку, а снег все еще слишком глубок. Она держала за руки Руперта и Патрицию, а Тимоти нес Каролину, укутав девочку в свое пальто, чтобы той было потеплее.

Заняв места на передней скамье, они восхищались сценой Рождества, выстроенной перед алтарем, и слушали праздничный звон, доносящийся с колокольни. Если она не будет твердо придерживаться здравого смысла, думала она, если утратит прочную связь с реальностью, то может вообразить, что они на самом деле семья. Каролина устроилась у нее на коленях. Патриция сидела рядом с ней, а Руперт – с Тимоти. А они сидели рядом друг с другом и их плечи почти соприкасались. Она ощущала тепло его тела, чувствовала запах его табака и мыла.

Рождество всегда было для нее приятным временем из-за множества званых обедов и развлечений. Приятно было отправиться в церковь, потому что все, кто оставался в городе, поступали так же, и большинство знакомых приходили в ту же самую церковь, задерживаясь после службы, чтобы пообщаться. Она всегда наслаждалась этим праздником.

Но до сих пор не осознавала, что Рождество – праздник семейный. Праздник рождения, родительских чувств и любви. Праздник надежды и долга. Сегодня вечером она это поняла.

И все ее здравомыслие растаяло без следа.

К тому времени, как служба закончилась, Каролина спала у нее на груди и сосала большой палец, чуть приоткрыв им ротик, а Патриция прикорнула на ее руке. Руперт прислонился к Тимоти, но бодрился изо всех сил и таращил глаза.

– Вы сможете нести ее? – спросил Тимоти, почти вплотную приблизив к ней голову, и кивком указывая на Каролину. – Я возьму Патрицию.

Они шли домой бок о бок, и каждый нес по ребенку. Руперт между ними едва переставлял ноги, упорно отрицая, что устал. Они донесли девочек до детской, и она осталась, чтобы помочь няне раздеть их и уложить спать. Она поцеловала каждую и нежно улыбнулась им, хотя обе уже почти спали.

– Спокойной ночи, тетя Урсула, – пробормотала Патриция.

– Завтра праздник? – сонно спросила Каролина и зевнула. – Вот малыш удивится. Правда, мама?

Кончиками пальцев она коснулась кудряшек девочки и задумалась, в какой сказочной стране та пребывала на этот раз. У нее болезненно сжалось горло.

– Необыкновенно удивится, – согласилась она, прежде чем зайти к Руперту, чтобы пожелать спокойной ночи и заверить в ответ на его вопрос, что да, она на самом деле верит, что утром его сестер будут ждать подарки. И его, возможно, тоже.

Она встретила Тимоти в коридоре у детских спален и приняла предложенную им руку. Но, хотя было уже поздно, он повел ее не к ее комнате, а к лестнице.

– Рождественский пунш прежде, чем мы отправимся на отдых, – предложил он.

Она не возражала и позволила проводить ее вниз. Прекрасно понимая, что нужно принять решение. Незамедлительно. Здравомыслие или безрассудство. Она попыталась убедить себя, что надо быть сильной и сохранить рассудок.

Но ей хотелось быть безрассудной. Безрассудной отныне и навсегда.

Однажды она уже причинила ему сильную боль. Очень сильную. Поначалу ему казалось, что он не выживет, хотя и тогда понимал, что эта мысль смехотворна. От разбитого сердца еще никто не умирал. И в случившемся была значительная доля его вины. Волосы вставали дыбом, стоило только вспомнить, с какими ужасными обвинениями набросился он на Урсулу после тайного бегства Марджори с ее братом.

Разница в том, что с его стороны это была только вспыльчивость. С ее же – самая настоящая неприязнь и равнодушие. Она переметнулась к другому мужчине так, словно у них вообще не было никаких отношений, вышла за того замуж и, по-видимому, счастливо прожила с ним целых семь лет.

Он не желал вспоминать боль, причиненную ею. Он поклялся, что эта боль никогда не повторится. Он никогда не позволит себе снова полюбить.

Еще два дня назад его раздражал один ее вид. Он не желал иметь с ней ничего общего.

Эти два дня прошли далеко не гладко. Ради детей им пришлось быть вежливыми друг с другом, но враждебность время от времени просачивалась сквозь тонкий налет любезности.