Дениз Робинс - Сладкая горечь

— А, ты ужинаешь сегодня в клубе? Дорогой, как жаль, что я не могу быть с тобой. Ужасно думать, что ты один, когда я могла бы быть рядом.

— Ангел мой! — воскликнул Клиффорд, радуясь, что она не может узнать правду — на самом деле он звонил ей из дорогого маленького ресторанчика — и не видит Лилиас Фицбурн, с которой они только что закончили ужин за столиком на двоих.

— Я не могу долго говорить, — задыхаясь, прошептала Рейн. — Мама может войти в любую минуту. Зачем ты звонишь?

— Сказать, как я тебя люблю, моя сладкая.

— Ах, милый… я тоже тебя люблю всем сердцем, Дорогой мой, я никогда, никогда тебя не разлюблю!

— Сладкая моя! — нежно прошептал он. — Мне так жаль, что ты уезжаешь.

— Меня саму это просто убивает. Я должна с тобой увидеться. Я как раз только что просила Армана отвезти меня завтра куда-нибудь, так что давай договоримся о встрече.

— Ах, вот ты кого просила. И что же ответил наш французский друг?

— О, думаю, он поможет.

Клиффорд веселился от души, но не смел продемонстрировать свое злорадство. По ее словам он и так уже понял все, что хотел знать: Арман не выдал его. «Не выдал… и не выдаст, — размышлял он, — если не хочет получить фингал под вторым глазом!»

— Нет, думаю, не стоит никого посвящать в наши тайные свидания, дорогая. Я сам что-нибудь придумаю. Обещаю.

— Давай договоримся сейчас, — настаивала Рейн. Мысль о том, что несколько долгих часов она проживет без надежды на свидание с ним, была невыносима. Все так запуталось… и коронация скоро, и вся семья сторожит ее. Как же сбежать от них? Она вынуждена была попрощаться с Клиффордом, так и не договорившись о встрече. Завтра он собирается в Мидландс по срочному делу, которое никак нельзя отложить (так оно и было), потом наступит второе июня, а потом… Франция.

— Но я тебе позвоню, или ты мне обязательно позвони перед отъездом, — сказал он, быстро добавил: — Спокойной ночи, сердце мое, я тебя обожаю, — и повесил трубку.

Вернувшись в гостиную, Рейн застала там Армана и дядю. Пристально посмотрев на нее, молодой человек все понял. Она была тиха и печальна до конца вечера. Что бы он ни говорил, что бы ни делал — ничто не могло вернуть ей улыбку. А причину знал только он один.

Рейн лежала в нагретой солнцем траве, закинув руки за голову, и смотрела сквозь темные очки на невероятно синее небо. Ароматы дикого тимьяна, резеды и лаванды щекотали ей ноздри. Глубокое молчание гор окружало ее; она наслаждалась жарким летним полднем в предгорьях Альп.

Было семнадцатое июня года коронации английской королевы Елизаветы Второй. Теплое, прогретое солнцем, пахнущее травами местечко на юге Франции, где находилась Рейн, называлось Оранжери, и располагалось оно чуть пониже крепостного вала старинного средневекового монастыря, который принадлежал роду де Шаньи в течение восьми веков. Дом предков, который в один прекрасный день должен был достаться Рейн.

Канделла стала ей тюрьмой — прекрасной, жестокой, недоступной для Клиффорда. Минуло всего две недели с тех пор, как она приехала сюда, но ей казалось, что прошла уже целая жизнь, полная мук, страданий и сомнений. Ведь с тех пор, как Рейн обосновалась в Канделле, Клиффорд ни разу ей не написал. Ни разу! Она не понимала, в чем дело. Ее мозг лихорадочно пытался изобрести причину его молчания. Может быть, он заболел. Может, попал в аварию. А может, просто не пишет и все. Она знала, что это самое невероятное объяснение, и тем не менее была глубоко уязвлена — он же обещал писать ей хотя бы через день. Но почему, почему Клифф не сдержал слово? Почему?

Ей удалось встретиться с ним еще раз перед отъездом — но уже без помощи Арманд, которого срочно вызвали в Канны по делам фирмы. Рейн с Клиффордом встретились в холле небольшого тихого отеля, где, как они надеялись, их никто не увидит и не услышит. Они держались за руки и смотрели друг другу в глаза и сказали друг другу все, что говорят влюбленные на пороге разлуки. Рейн снова и снова обещала хранить ему верность, а он клялся, что будет много работать и ждать ее. Когда же она сказала, что, несмотря на все старания семьи разлучить их, никогда его не разлюбит, он ответил, что будет ей предан до конца жизни, а когда ей исполнится двадцать один год, они поженятся, и тогда им уже не придется расставаться.

Поначалу, когда Рейн только приехала в Канделлу, она часто плакала тайком и всячески демонстрировала домашним, что сердце ее разбито. Мать и бабушка не вмешивались. Все обсудив, они пришли к выводу, что лучше будет не обращать внимания на настроение Рейн и надеяться, что здесь она забудет об этом романе, а тем временем надо всячески поощрять ее частые встречи с Арманом. Собственно, Арман был единственным человеком, с кем Рейн вообще разговаривала. Она чувствовала — с ним можно быть самой собой. Он стал ее другом и поверенным. С ним она могла поделиться своими страхами и надеждами и делала это, не подозревая даже, каких усилий стоило молодому человеку слушать ее и держать в тайне то, что было ему известно. Иногда она сидела с ним в мастерской, когда он работал, а сегодня должна была начать позировать для портрета. Мать с бабушкой почти никогда не заглядывали в мастерскую, находившуюся в дальнем крыле огромного здания, и там Рейн чувствовала себя относительно свободной от своих «тюремщиков». Разумеется, она не утратила нежной любви к своей чудесной бабушке, но с трудом прощала ей участие в деле разлучения ее с Клиффордом.