Элайн Кофман - Лишь небеса знают

— В следующий раз, когда захочешь поиграть в женщину, лучше подумай, как себя вести, набить лифчик ватой еще не значит…

— Остановись, — перебил его Кол.

Тэвис взглянул на приятеля и, выругавшись, поднял ватин и сунул в трясущуюся руку Лиззи:

— Забирай это барахло и проваливай вместе со своей немой подружкой, иначе не поздоровится.

Лиззи и Бекки, одновременно повернувшись, чуть не столкнулись лбами и буквально взлетели вверх по ступенькам. Бекки первой оказалась в доме, а Лиззи чуть задержалась, успев крикнуть:

— Я ненавижу тебя, Тэвис Маккинон, не-на-ви-жу.

— Как-нибудь переживу, — усмехнулся мужчина и повернулся к друзьям.

Когда Лиззи вошла в залу, щеки у нее пылали от стыда и унижения.

— Лучше бы я умерла, — только и сказала она, обращаясь к Бекки.

— Не думаю, что Господь окажется таким милосердным, — с сомнением ответила подружка.

Лиззи торопилась попасть домой, пока ее отец оставался на вечеринке. У входа ее встретила экономка, но, пробормотав что-то невразумительное, Лиззи взбежала по лестнице, чтобы поскорее затвориться в своей комнате. Бросив голубую бархатную накидку на детский стульчик, она улеглась на кровать. Слава богу, этот кошмарный день заканчивается.

Никогда еще Лиззи не чувствовала себя такой несчастной. Перестав сдерживаться, она разрыдалась. Девушка знала, что к завтрашнему утру весть об унизительной сцене разнесется по всему острову Нантакет, а возможно, долетит и до самого Такернака или Виноградников Марты. Отец уже наверняка приближается к дому (он наверняка пошел пешком, чтобы хоть немного успокоиться), и сейчас начнется очередной тяжелый разговор.

Ну когда же, когда она образумится? Пожалуй, впервые она чувствовала себя виноватой. Ей очень хотелось, необходимо было поговорить по душам с кем-нибудь постарше Бекки и помоложе дедушки, кто понял бы ее лучше, чем отец. Ах, если бы у нее была мама…

Мать Лиззи умерла пять лет назад, но, кажется, еще ни разу с тех пор не ощущала она этой потери острее, чем сегодня. «Мама, мама, прошу тебя, помоги, мне так стыдно».

Лиззи услышала, как хлопнула входная дверь — значит, отец дома и думает сейчас, что ему с ней делать. Она заставила себя подняться с кровати и вытерла слезы.

Первое, что бросилось ей в глаза, когда она переступила порог гостиной, было бордовое, словно он был на грани апоплексического удара, лицо отца. Судя по выражению глаз, он хотел уничтожающе посмотреть на Лиззи, но потом передумал, вспомнив о том, что это не производит впечатления на дочку.

В семье Робинсонов все, включая Лиззи, знали, что он каждый вечер, стоя на коленях, молится о том, чтобы дожить до того дня, когда она станет взрослой.

До сегодняшнего вечера саму Лиззи это как раз не беспокоило, поскольку ей удавалось так или иначе привлечь к себе внимание Тэвиса, любовь к которому стала для нее столь же привычной, как и отцовские нотации.

Выразительно воздев руки к небу, Сэмюэль с минуту глядел на нее, а затем, снова беспомощно уронив их, произнес:

— Лиззи, ради всего святого… ну что я могу сделать, чтобы ты наконец поняла? Неужели то, что я пытался втолковать тебе все эти годы, ты пропускала мимо ушей? Дитя, дитя, как же ты не видишь…

— Чего, папа?

— Того, что нельзя изводить мужчину, не давая ему шага ступить.

— Я вижу, папа, честное слово…

— Нет, не видишь! — взревел Сэмюэль.

Стоя посреди маленькой гостиной, он тяжело дышал и вытирал со лба пот носовым платком. И то и другое означало, что он готовится к заключительной части разговора — отеческим наставлениям.

— К чему пятнадцатилетней девчонке иметь виды на двадцатипятилетнего мужчину? Попробуй подружиться с кем-то из своих ровесников, быть может, одноклассников.

Лиззи нахмурилась. Ничего-то он не понимает. Дело зашло слишком далеко. Она уже не сможет влюбиться в мальчишку-ровесника, даже если очень захочет угодить отцу. Она любит Тэвиса Маккинона. Ну почему окружающие не хотят этого понять? Отец будет поучать ее до тех пор, пока не утомится. Взглянув на него, Лиззи увидела, что лицо его все еще пылает, как красная роза. Небольшого роста, плотный, с вечно сдвинутыми на лоб очками (что, впрочем, не мешало ему то и дело их искать), он казался Лиззи ужасно примитивным, ничем не выдающимся человеком. Сэмюэлю не хватало отцовской основательности, это был всего-навсего просто папа, который, увы, не понимал своей дочери.

— Лиззи, дитя мое, ну что мне с тобой делать?

Прозвучавший вопрос был ясен и не требовал ответа. Ибо если Сэмюэль Робинсон начинал предложение словами: «Лиззи, дитя мое», это означало, что он не ждет ответа. Нет, обращался-то он, разумеется, к дочери, и между ними уже давно установилось некое странное взаимопонимание, которое, наверное, не только удивило, но и развеселило бы стороннего наблюдателя, заставив вспомнить о сражении Дон Кихота с ветряными мельницами и «Укрощении строптивой». Ссоры их достигали порой воистину эпического накала. Может быть, сегодня Лиззи сумеет убедить отца, что ее чувство к Тэвису глубокое, вечное, а свое счастливое будущее она видит только с ним.