Ирина Хохлова - Возвращение любви

С годами Елена обжила свою половину и, гости уверяли, что им приятно бывать у четы Угловых, что у них какая-то особая атмосфера, можно отдохнуть душой, а уж как готовит Елена — тут и слов нет.

Сам Углов отличался радушием и любил угодить гостям. Так что вечерами Угловы редко оставались одни: то придут друзья Валерия, то прибегут подруги Елены, а Ира так чуть ли не каждый день навещала.

— Ты когда задумаешься, подруга? — сказала как-то Ира.

— Над чем или о чем? — спросила с улыбкой Елена.

— Вы на гостей тратитесь — прямо ужас. Теперь такое время, что нечего по гостям ходить. А люди же бессовестные.

— Ну, о чем ты говоришь, Ирка? Как тебе не стыдно! Друзья Валеры, что ли, бессовестные? Или ты?

— А что ты думаешь? Я бессовестная, и ты это прекрасно знаешь. Чем самой готовить, так я к тебе бегу.

— И прибегай. Мы только рады. Понимаешь, Ирка, деньги приходят и уходят, а если друзья уйдут, то навсегда.

— Ой, не умничай! Могла бы одеться получше. И мебель надо покупать, вдруг квартиру дадут.

— Дадут — тогда и думать будем.

— Чудная ты, Елена. Честно говорю! И Валерка твой… тоже… между прочим…

— Что «между прочим»?

— Два сапога пара.

— Это плохо? — улыбалась Елена.

Ирка опечалилась, пожала плечами и, вздохнув, сказала:

— Завидно.

Елена шутливо взъерошила завитые кудряшки Иры и сказала:

— Ирка, Ирка, чудо ты мое!

Она любила ее, взбалмошную, и жалела, потому что этой доброй душе не очень везло.

Среди многочисленных гостей особое место занимал Дмитрий Зотов, тридцати пяти лет мужчина, учитель средней школы, в которой работала Елена, и тоже литератор, всегда безукоризненно одетый, чуть педантичный и сдержанный. Он преображался, когда начинал говорить о литературе, которую любил с юношеской страстью. Сам писал стихи, что старательно и долго скрывал и о чем Елена узнала случайно.

Однажды, убирая в комнате, которую называла гостиной, она обнаружила под креслом вчетверо сложенный листок бумаги. Развернула и стала читать:

Стихотворение на этом обрывалось. Оно было написано размашисто, явно второпях, но, безусловно, кем-то из постоянных гостей. Видимо, человек выронил листок и тот залетел под кресло. Но кто же мог это написать?

Елена показала листок Ире в один из нее очередных приходов.

— Поэт у нас завелся? — сказала Ира. — Да скатал у кого-то, наверно.

— Нет, кто-то сам, — возразила Елена. — Суди по почерку. Так пишут, когда боятся забыть мелькнувшую мысль.

— Только не друзья Валерки, — заявила Ира. — Среди них что-то я Лермонтова не вижу. Я знаю, что у них в голове.

— Перестань наговаривать. Хорошие ребята, толковые, честные.

— А честные об этом не думают?

— Вот у меня одно в голове.

— Ну и что? Я и не скрываю. А кто это писал, я угадала. Тоже мне секрет. Да Зотов это…

И Елена поняла, что, конечно же, — Дмитрий Зотов.

Когда тот пришел как-то вечером, Елена положила на стол перед ним развернутый листок.

— А я и не знала.

Он смутился, схватил листок и скомкал в кулаке.

— Ну зачем же? — удивилась Елена.

— Да чушь это… Баловство.

— Не такая уж чушь. Мне понравились стихи. Только ты их не закончил.

— Не о чем говорить.

— Почему ты стесняешься своих стихов?

— Не мучай меня, Елена. Я лучше уйду.

— Ладно, сиди. Скоро придет Валера, поужинаем.

Он взял с книжной полки томик Блока и углубился в чтение. Потом захлопнул книжку, посидел молча, уставясь в пустоту.

— Я прошу тебя, Елена, никому не говори о моих опусах. Презираю самодеятельность в поэзии. Я так высоко ценю истинных поэтов. Они посланцы Бога на земле. А я слабый земной человек. Но вот иногда… Что-то находит — хватаю ручку, нишу на случайных листках. Потом презираю себя, сжигаю стихи… Но они остаются в памяти. Ну, разве это не болезнь? Что может быть страшнее, чем прослыть графоманом? Я ж умру со стыда. Ты уж будь милостива ко мне, Елена Прекрасная, пощади бедного учителя, век буду благодарен.

— Успокойся, Дмитрий, — обещала Елена, — пожалею.

Она забыла про Иру, а та при первой же встрече с Дмитрием Зотовым возьми да и бухни: