Ирина Красногорская - Похождения Стахия

Царь пригласил на танец новобрачную. Меншиков царскую зазнобу. Пары опять двинулись вдоль стола.

– Государь! Александр Данилович! – взывала Дарья Михайловна. – Для танцев приготовлена другая зала. Ну что же вы тут, у стола?

На нее не обращали внимания. Гости перестали есть. Смотрели на танцующих. Восхищались. Восклицали:

«Как хороша! Какое поразительное сходство. Не всякая дочь так похожа…» Молва поднималась на новую волну.

Стахий перехватил взгляд вдовствующей царицы Прасковьи. В нем не было восхищения, не было гордости. Вдовствующая царица смотрела на танцующих с завистью. Кому завидовала она? Красавице-дочери или удачливой зазнобе, что вот-вот станет царицей?

Кто-то из иноземных гостей пришел Дарье Михайловне на помощь. Составил с ней пару. К ним присоединились другие. Цепочка танцующих, звено за звеном, заскользила мимо Стахия. Царь с Анной оказались последними.

– Думм бер, – шепнула Анна.

– Что? – не понял царь. Она улыбнулась.

Муж ее Фридрих Вильгельм, герцог Курляндский, племянник прусского короля, остался за столом. Опус тил унылый нос к дорогой тарелке. Подавали кушанья на саксонском фарфоре. Андрей Бесящий подлил герцогу вина. «Не дай бог, достался Анне пьяница», – подумал Стахий.

Где-то зазвенели колокольцы. Звон нарастал. Приближалась карета воеводы Воейкова. Волонтер ринулся к шлагбауму. Наскоро протер брус. Поднял. Карета проскочила без задержки. На облучке рядом с кучером сидел арапчонок. Держал клетку с белым попугаем.

В Москву воевода подался. На поклон к императрице Анне Иоанновне – заключил волонтер. Привычно подумал: как она там? Доходили слухи: располнела, подурнела, целый день ходит в голубом балахоне, голову, будто мещанка, повязывает красным платком. Волонтер слухам верил, но не огорчался. Пополнела? Так ведь не девка, чтобы хворостинкой быть. Бабе нужно тело. Подурнела? С лица воду не пить. Балахон? – удобнее корсажа с фижмами. Упоминание о красном платке радовало ему душу.

После службы волонтер поспешил к себе. Чуть ли не бежал всю дорогу. Волновался, что посиделки без него не начнутся. Девки борковские да иные пришлые заскучают, его дожидаючись, а то и разбредутся. Он же задумал рассказать им про парцелин. Просветить.

В избу, однако, сразу не вошел. Постоял у чернобыльника. Убедился с радостью, что Мастридия, шальная, не очень растение помяла. За день-другой оно должно набрать былую силу, если никто опять хорониться в нем не вздумает. «Крапивой обсажу», – решил не без злорадства волонтер и ступил на крыльцо. Прислушался. Посиделки за прикрытой от комаров дверью набрали уже хороший ход. Бренчали балалайки. Взвизгивали, заливались хохотом девки. Басовито бубнил что-то незнакомый и малоприятный голос. Гости без хозяина чувствовали себя даже весьма вольготно. Он обиделся, подумал: «Ну, ядрена вошь, совсем во мне не нуждаются! Помри я завтра – все пойдет так же, своим чередом». Мысль о смерти больно отозвалась в сердце, и волонтер заменил ее другой: «Помру не помру, а вот уеду в дальние дали – и ни одна, ни одна не опечалится». Он рванул дверь.

В избе было полно народу. Горели, чадили лучины, хотя за оконцами была еще светлынь.

– Есть что поесть? – спросил требовательно, будто к маменьке родной пришел. Никого, кроме Гликерии, не обеспокоили его внезапное вторжение, его вопрос.

Горничная Воейкова Лукия продолжала задумчиво перебирать перстни на своих смуглых пальцах – камни величиной с булыжник. И то ли слушала, то ли нет склонившегося к ее уху бывшего студента.

Мастридия самозабвенно рвала струны балалайки, горланила песню.

Евсевия, полевой цветочек, загадочно улыбалась – может, ее видение посетило.

Остальных озлобленный волонтер не удостоил взгляда: «Ну ужо, покажу я вам кузькину мать! Запамятовали, ядрена вошь, кто хозяин тут».

– Яишенки пожарить, или кваску с лучком поешь? – Гликерия захлопотала у печки.

– Ба! Не чаял увидеть тебя здесь, – воскликнул волонтер, – думал, в столицу укатила. Давеча Воейкову путь открывал. Он в первопрестольную наладился. Не взял, что ли?

– Взял – не взял! Сама не пожелала!

– Ну-ну, – согласился волонтер покладисто, а Гликерии не поверил. – Да ты не хлопочи с яичницей – кваском обойдусь. Яйца-то куриные? – Волонтер брезговал яйцами попугаев. Гликерия фыркнула, отошла от печи и примостилась рядом с новичком. Волонтер понял ее обиду: отважилась схарчить ему такую редкость, а вместо благодарности он выказал пренебрежение. Но виниться не стал. Не умел этого делать и заключил для собственного успокоения: Гликерия намеревалась угостить болтунами.