Сергей Афанасьев - У последней черты

А как приехал, сразу же лег на диван, так как чувствовал себя очень плохо, и даже шевелиться не хотелось. Взял первую попавшуюся книгу, стараясь отвлечься чтением. И каждый час мерил давление. И каждый час оно только неуклонно повышалось, несмотря на постоянный прием лекарств. И когда достигло отметки 220 – ужас прочитал он в глазах своей молодой жены. И сам поневоле почувствовал некоторое беспокойство – что-то было не так… Не совсем хорошо. И оба запаниковали.

Вызвали скорую, которая приехала только через четыре часа, и то только после десятого звонка жены, и ее отчаянного крика в трубку, так поразившего Михаила: «У меня один только муж! Мне страшно!».. И бледное лицо и испуганно-расширенные глаза дочки…

Ну и все остальное…

Вот и сейчас – от воспоминаний у него заломило где-то в глубине грудной клетки, защемило, сдавило виски.

А может, я неправильно поступил? – вдруг подумал он. – Может, наоборот, надо было поехать на кладбище, проводить друга до самого его завершающего конца, накатить там водки, снять все напряжение, заехать в столовую, на поминки, накатить снова… Может, легче бы стало? Ведь не зря же наши далекие предки создали такой обычай. Наверняка он несет в себе целебные свойства – снимает стресс от потери, расслабляет организм, примиряя с утратой, не дает ему разрушаться изнутри… Михаил вздохнул. Он хорошо помнил то свое состояние, когда он стоял возле гроба и смотрел на серое лицо, на закрытые навек глаза… Ведь он тогда очень остро ощутил-представил сцену, когда закроют крышку и начнут стучать молотки, забивая гвозди, а потом опустится гроб и застучит земля по крышке – все это он физически точно не сможет перенести… Так что до стакана с водкой он мог бы просто уже не добраться.

От воспоминаний, от видения гроба, снова что-то черное медленно принялось накатывать на него, сжимая душу в тиски, и Михаил постарался энергично прогнать все это. Юра, ты уж извини, – мысленно обратился он к тому, которого помнил еще пацаном с легкой ироничной улыбкой. – У меня семья, дочка, я должен думать и о них…

И Михаил решительно перевернулся на спину, скрипя топчаном и стараясь упорно переключиться на что-нибудь другое. Думать о жене и дочке – они сейчас расстроены – так что сам еще больше расстроишься… О Юре и о Валентине вообще надо запретить себе думать на данный момент. Так о чем же тогда? О чем-то постороннем, легком, пушистом? Попробовал было воскресить в памяти образ сослуживицы Оксаны, как-то вдруг присевшей на корточки возле его стула… Не помогло. Но память быстро переключила его на последний свой разговор с дочкой, когда она радостно, взахлеб, рассказывала, что придумала историю про планету Клякс, и решила записать ее в тетрадь, и от этих живых воспоминаний тепло растеклось по всей его груди, на душе стало спокойней, пульс частично выровнялся и он хоть и тревожно, но все-таки задремал.

Проснулся в три часа ночи – у противоположной стены стонала женщина, плача и причитая. Стонала без пауз и перерывов. Громко. Но никто к ней не подходил. А потом вдруг стала кричать.

– А-а-а! А-а-а!! А-а-а!!!

Э этот крик, довольно утробный и жуткий, долго звучал в больничном коридоре, то поднимаясь до самых высоких нот, то опускаясь до хрипа. Но никто не бежал в спешке, не подходил к больной. Тихо было в отделении.

Наконец, не выдержав, скрипя своим топчаном поднялся какой-то мужик, лежащий у самого поворота в большой коридор.

– Где она ходит, – недовольно пробурчал он и, шаркая ногами, направился куда-то вглубь.

Минут через пять к женщине подошла медсестра.

– Что случилось? – спросила она довольно будничным голосом.

– Болит! – со слезами в голосе и с надрывным плачем ответила больная.

– Где болит? – снова требовательно спросила медсестра, словно повторяла давно уже надоевший урок.

Щелкнула выключателем. Вспыхнул свет над туалетом, осветив часть закутка.

Женщина что-то ответила, Михаил уже не следил за этими событиями, повернувшись к лампочке спиной и вновь погружаясь в воспоминания. Своих проблем итак выше крыши – зачем еще и чужие процеживать сквозь свое сердце.

Он не спал всю ночь. И за всю ночь к нему никто не подошел, не измерил его давление, не смотрел, жив ли он вообще.

В очередной раз перевернувшись на правый бок и вновь болезненно коснувшись батареи, Михаил услышал шарканье ног в коридоре. И тихий шепот.

– Обезболивающее.

Возня, стуки, хрипы. Пауза. Снова шарканье, и снова шепот.