Вера Крыжановская-Рочестер - Голгофа женщины

Смущенные и расстроенные Иосиф и Дарья стояли в стороне, не смея приблизиться. Немного подумав, они тихо вышли из комнаты и оставили дверь открытой, чтобы слышать, если их позовут. Что же касается Якова, то он уже давно ушел.

Прошло более полутора часов, а Иван Федорович все еще не возвращался. В доме царила мертвая тишина. Даже слуги, чувствуя напряженность обстановки, говорили вполголоса.

– Нет, так поступать нельзя! Теперь я вижу, что барин не любит свою жену, – пробормотала, наконец, Дарья. – Разве оставляют человека, которого любят и жалеют, в такой конюшне, где даже нет стула, чтобы присесть!

– Действительно, он мог бы ее отвезти пока в гостиницу. Я, положительно, не понимаю, что такое случилось с ним? Никогда ни с одной из своих любовниц он не был так нелюбезен, – так же тихо ответил Иосиф.

– Сегодня так холодно, что бедная барыня, должно быть, просто замерзла. Вам надо бы затопить печку, а я, наверное, сниму с барыни шляпу, – сказала Дарья после некоторого молчания.

– Это правда! Я сейчас затоплю в маленькой комнатке с балконом, а потом принесу из спальни кресло. Это все-таки будет удобнее, чем сидеть на подоконнике.

И камердинер, охваченный внезапным усердием, побежал за дровами.

Скоро в печке уже пылал яркий огонь, а кресло Иосиф поставил прямо перед нею. Когда все это было сделано, Дарья вошла в гостиную, где Ксения Александровна по-прежнему сидела на окне все в той же позе, в какой они ее оставили.

– Позвольте, барыня, снять с вас шляпу и перчатки, – робко сказала камеристка.

Молодая женщина вздрогнула и выпрямилась, точно ее разбудили от глубокого сна, но ничего не ответила, хоть и не протестовала, когда Дарья вытащила длинные шпильки, придерживавшие шляпу, и сняла с ее заледеневших рук перчатки. Так же машинально она встала и прошла в соседнюю комнату, где весело потрескивали в печке дрова. Вдруг ее взгляд, равнодушно блуждавший по бессовестно оголенной комнате, остановился на письмах и фотографических карточках, развешанных на стене. Ксения Александровна остановилась; после минутного колебания подошла к стене и стала рассматривать оригинальную коллекцию. Темный румянец разлился по ее лицу, но почти тотчас же сменился смертельной бледностью. Быстро отвернувшись, молодая женщина прошла в смежную комнату и села в кресло.

Дарья укутала барыню большой шалью, а ноги ее закрыла пледом. Потом она предложила ей выпить чашку горячего кофе или чаю, но Ксения Александровна отказалась и объявила, что она не голодна.

В душе молодой женщины бушевала буря, и только гордость и присутствие слуг дали ей силы сдерживать слезы, которые горячим потоком подступали к ее горлу. Гнев и негодование, точно клещами, сжимали ее сердце.

Ксения Александровна откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза.

Мало-помалу возбуждение молодой женщины сменилось невыразимой горечью, глубоким отчаянием и убеждением, что она сделала непоправимую ошибку, добровольно осудив себя на ужасное будущее, которое стояло сейчас перед ее мысленным взором подобно мрачному кошмару. Ее сердце сдавили страшная тоска и страх полного одиночества. Как в калейдоскопе, проходила перед ней ее прошлая жизнь, уже испытанная несчастьями.

Ксении было всего семь лет, когда она лишилась отца и матери: родители умерли от дифтерита. Одна старая небогатая родственница взяла к себе осиротевшего ребенка, но от нее девочка видела мало хорошего, и годы, проведенные у нее, были самыми тяжелыми в жизни Ксении. После смерти этой родственницы сиротка снова осталась без крова. Опекун уже хотел отдать ее в какой-то приют, как вдруг неожиданно явился старший кузен ее отца и объявил, что берет к себе девочку в качестве приемной дочери.

С этого дня для Ксении наконец-то началась спокойная жизнь в уединенном, но комфортабельном доме ее нового покровителя. Леону Леоновичу Рудакову было около шестидесяти лет. Это был мрачный и малообщительный человек, прошлое которого было окружено какой-то тайной. В ранней молодости он служил военным, но потом неожиданно вышел в отставку по неизвестной никому причине, продал свое прекрасное имение близ Москвы и уехал в путешествие, продолжавшееся около двадцати лет. Вернувшись так же неожиданно, как и уехал, Рудаков поселился на окраине столицы и стал вести жизнь затворника, никуда не выезжая и почти никого не принимая у себя. Никто не знал, где он жил в свое долгое отсутствие и чем занимался; никому также не было известно, как велико его состояние. Он жил просто, но комфортно, занимался астрономией и химией, покупал массу книг и инструментов – вот все, что знали о нем.