Софико Мамедова - Пирс

На этих словах Трифон положил люльку на стол, резко подошел к Ивану и, несмотря на его молодое и сильное тело, вывел его во двор чуть ли не за ухо, а как отпустил, так стал покрывать ударами сына, нанося одним за другим. Иван опешил, отступал, пытался защититься, но у барина он не занимался ни борьбой, ни фехтованием, и потому все выходило у него неуклюже и как-то по-женски, отчего Трифон становился все злее и злее:

– Собака ты страшная! Я на кой черт тебя на свет родивал! Чтоб ты пресмыкался пред хозяевами! У тебя один хозяин! Царь! Император! Только перед ним! Слышишь! Щенок! А ну-ка встань, дерись! Девка! Баба! Жалко ему барина! Глядишь, какой! Позор!

Он отвешивал тумаков сыну со всех своих сил, Иван же несмотря на то, что не мог ответить отцу силой, не издал ни стона. Трифон рассек сыну губу и повалил его на землю, и тут боль пробудила Ивана, и он бросился на отца, рук он на него не поднимал, но отпор давал хороший, пока Трифон не заломил ему руки. Лежа щекой в земле и чувствуя вкус крови на языке, Иван задыхаясь, произнес:

– Прости, отец.

Трифон повалился рядом на землю. Оба переводили дух, но вся эта неловкость и какое-то напряжение после этой драки улетучились. И вот они, как раньше, как будто бы и не было этих проклятых тринадцати лет, когда давно, часто они боролись с отцом на сеновале. Ивану стало так нестерпимо хорошо.

– Рука у тебя изнеженная совсем, не поставленная, к бою не готовая. К оружию тебя надо. Чему только тебя этот научить мог… – после паузы: – Сегодня же начнешь. И на лошадь я тебя посажу, мне выдали ну такую красотку, кобыла хоть куды.

– Бать, я жениться хочу, – так Иван называл отца в детстве, слово вылетело само, отчего парень сам смутился.

– Дело годное, найдем тебе невесту, из этой али соседней деревни, то не беда.

– Да я уже нашел себе, благословения твоего хочу.

– От ты шустрый, только ногой в деревню, а уже девку себе подыскал. Кто же невеста, не из того дома случаем, а? Я тебе пальцы повыдергиваю, коли…

– Нет она не крепостная, отец, это Сонька, помнишь дом Марии Филипповны, что померла, то ее дочка, что с теткой своей Авдотьей Филипповной живет.

– Чего ж не помнить, помню, конечно, вижу ее каждый день. Девка красивая, да только вот, насколько я знаю, к хозяйству совсем не приучена, давай уж лучше тебе получше подыщем, а?

– Нет, я ее люблю, жить хочу с ней, а сплетни про нее ты не слушай, – с жаром ответил Иван.

– Так почему тебе знать, какая она, коли ты не видел ее с десяток лет.

– Видел, отец, я еще в детстве тебе говорил, что на ней жениться хочу.

– Так то ж детский лепет был.

– Нет, я решил, беру ее в жены. Благослови отец, а коли нет, так я..

– Пр! Куда коней погнал, благословляю тебя, тебе с ней жить, перечить не стану, завтра к ней сватов отправлю. Девки – они все на одно лицо, эта так эта, лучше пойдем, я тебя на коня посажу.

Иван поднялся, подал руку отцу, и так, ее не опуская, они крепко обнялись.

Глава 5

– Братец, ты чего увильнул? – спросил Никола, выходя за калитку к Тарасу.

– Хочу бабке нашей мешок соли подарить.

– Расщедрился! Гляди на него.

Купцы глядели на девушку, которая, подбежав к ним, замедлила свой ход и, опустив глаза в пол, быстро проскользнула мимо, направляясь в дом. Купцы переглянулись, Никола хитро покосился на дом и подмигнул другу, тот глянул девице вслед и ухмыльнулся.

– Тетушка, тетушка! – залепетала Сонька, забежав в дом. – Тетушка! Ты не поверишь!

– Что ты раскудахталась, а ну платок поправь, что ты бегаешь, как маленькая, вона запыхалася вся. У нас гости важные, а ты… – кряхтела Авдотья, поправляя съехавший набок платок и убирая небрежной рукой выбившиеся пряди. – Вся в Машку проклятую пошла, ну надо ж так.

– Тетушка, ты послушай, что я тебе расскажу! – горела от нетерпения Сонька.

– Нет, ты меня послушай, – Авдотья усадила Соньку, характер ее она знала, и потому понимала, не подмажешь – не поедешь. – Ты все мне расскажешь, а для начала послушай меня. Я уж более полувека на земле живу, уж скоро и в гроб ложиться. И на какого я оставлю тебя? Голубушка моя, – Сонька слушала Авдотью и понимала, раз та перешла на «голубушку» значит, дело действительно стоящее для тетки. – Я думала, переживала, а ты знаешь, что коли переживаю, так ни куска в рот не беру, – Сонька глянула на передник Авдотьи в крошках, та смахнула быстро рукой. – Я и так прикидывала, и эдак. А тут сама судьба мне в руки ответы-то и послала. То Боженька тебя благословил – возвышенно сказала Авдотья и перекрестилась на красный угол. Сонька глядела на нее и ждала с нетерпением, чтобы уже рассказать свою новость. – Я тебя растила, я тебя кормила, как мать тебе была, так чего, как мать, так и есть, и в ответ я ничего с тебя не требовала, видит Бог, тяжело мне жить так вот, одна все хозяйство на себе тяну, а ты на руки мои погляди, уже все покривились, и болят, голубка, ой болят. – Сонька то и дело хотела вставить слово, вздыхала, приподнималась, но Авдотья не давала ни встать, ни слова молвить. – Нет, ты послушай меня, послушай, я ж не бессмертная, я же устала ведь, тебе пора и обо мне подумать, что ж я тебе все, а ты мне шо? Ты не подумай, я то не для себя, только для тебя стараюся. И так вот на ногах с утра до самого вечеру, до упаду, тружусь и все для тебя, ты же как дочь, ей богу, да чего там ты и есть дочь мне. Знаешь, ведь как судьба меня обделила и мужем обделила и ребеночком. Так я Машке проклятой завидовала, – эту историю Сонька слышала сотни раз, потому горько вздохнула. – Так бог уж простит, так и муж у нее хороший был, но и то беда, мужа война-то к себе прибрала, так и пропал, ой хороший был, хороший, жаль недолго она у него прожила та, сама знаешь, родители его Машку невзлюбили, так и я говорю, за что ж ее любить, характер был, ой, прескверный, да простит меня божечка, – она перекрестилась, – так воле Господа угодно было и сестру мою прибрать к себе, ну а как же, уж больно Машка Дмитрия этого любила, вот и надо, видать, им было на небе-то соединиться. А я всегда так говорила, что это Дмитрий-то к себе и прибрал мать твою, уж больно мы терпели от брата нашего! Он ее бил-то, когда она на сносях была, ох, видал бы муж ее, то и от брата нашего места живого не оставил. Ничего не скажешь, отхватила себе мужика. А мать тебя и покормить-то не успела, при родах в муках так и скончалась. Ох, бедная, а я тебя как в животе ее защищала, так и после смерти ее защищала. – Сонька смотрела на Авдотью, и никак не могла понять, зачем же тетка ей врет так, будто Сонька сама не была очевидцем того, как вместе с братом Ефимом Филипповичем выпивали, а потом ее маленькую по дому-то и гоняли, и ночевать ей приходилось то в хлеву, то на сеновале. И только когда умер ненавистный ею дядька Ефим, зажили они с Авдотьей более спокойно, и уж более не терпела она побоев. – Защищала грудью своей! Потому что хоть бог и обделил меня мужем-то, а роптать-то грех – подарок мне в виде тебя сделал. Тебя, кроху, мне подарил!