Софико Мамедова - Пирс

– Пойдем, Иван, пойдем домой, – старик приобнял сына за плечо, и они побрели в сторону дома.

Шли они молча, каждый думал о своем. Перед Иваном отворилась дверь в его детство, та же дверь точь-в-точь, как он ее помнил, только гораздо меньшего размера, со скрипом отворилась, и он попал в старый ветхий дом. Очевидно, что рука хозяйская давно не касалась его, и потому вещи все были преимущественно раскиданы, у печи валялись и сажа, и опилки, крынки стояли на столе, давно не знавшие заботливой руки. Трифон сел на лавку, и жестом пригласил сына к себе.

– Как-будто в сон попал – сказал Иван, озираясь.

– А я будто только проснулся, – отозвался Трифон.

– Я часто вспоминал наш дом, только он мне больше казался.

– Конечно, больше, вон какой вымахал.

И все-таки оба чувствовали ужасное смущение, как себя вести, что говорить, не знали, Трифон не был приучен к сентиментальностям, в чем его всегда порицала его супруга, а Иван робел перед стариком.

– Расскажи мне, Ваня, вот что: как было с тобой, где ты был, как ты исчез, правда ли, то были цыгане? – Трифон испытывающе поглядел на сына.

– Да, то были цыгане, я рванул к ним, мне было ужасно интересно посмотреть, – тяжело и с паузами говорил Иван, в горле его стоял ком. У Трифона заходили скулы. – Да прости, отец, я дурак был, что ж теперь…

– Как это было? Помнишь? – не обращая внимание на извинения сына, продолжал расспрос Трифон с присущей ему военной выдержкой.

– Помню, отец, да смутно. Кутерьма была, крики, свист, лошади ржали и народу много, ребятишки ихние ко мне подбегали и все ярко кругом было от юбок пестрых. А потом чьи-то руки меня от земли оторвали да в кибитку подкинули, а там паренек сидел усатый, у него в ухе серьга большая была, я на него уставился, а он мне подмигивает, говорит: «Чудо хочешь, покажу?» – Я согласился, он карты достал и что-то ими крутил, вертел, а я все их загадывал, и он точно такие и доставал. Не помню, как долго ехали, да я хотел было выйти, а он меня за шиворот, говорит, что я черт, куда лезу, и зубами своими золотыми все улыбается. Мне руки так и связали, как брыкаться начал, тут я понял, что пропал. Через несколько дней каким-то людям передали, бумагами какие-то делали, писали, все меня расспрашивали, как меня звать, да откудова я. А я все грозился, что отец мой атаман, бошки-то им поотрывает, – заулыбался Иван в надежде развеселить отца, но Трифон слушал серьезно, уставившись в одну точку. Иван продолжил, откашлявшись: – Тешились, смеялись, а мне обидно было. Потом меня в каком-то доме держали, а оттуда через пару дней меня и увезли.

– Это ж куда они тебя увезли, сыну? А?

– В усадьбу.

– Это зачем же тебя в усадьбу? – допытывался Трифон, хотя уже сам догадывался, хотя догадки своей пугался и верить самому себе не хотел.

– Да, жил с цыганами недолго, пока они меня… не привезли туда… в усадьбу эту… пока они не продали меня, – все тише и тише говорил Иван, произносить эти слова было очень стыдно, к тому же он помнил нрав своего отца, и говорить такое ему в глаза было тяжело, но он собрался с силами, – продали, как крепостного.

Трифон помрачнел еще больше, тяжело встал, прошелся по комнате взад-вперед, взял с полки не раскуренную люльку и задымил. Иван молча глядел на него, и все же в этом старом теле еще были видны следы былого воина.

– Продолжай, сынку.

– Может, лучше…

– Продолжай, – скомандовал Трифон.

– Продали меня барину, уж за сколько, не знаю, да я только рад был, что не придется скитаться более, думал убегу от него, и делов-то. Но мне потом тамошние мужики объяснили, что с беглыми крепостными бывает.

При слове крепостной Трифон блеснул глазами, плечи его как будто расправились, лицо налилось бордово– красным цветом. Иван бы сразу остановился в своем рассказе, да только отец стоял к нему спиной и глядел в темное от сажи окошко. – Барин оказался хорошим мужиком. Я к нему привык быстро, он жену с сыном потерял, и я, видать, ему как сын и был, потому я у него много чему учился, он пускал меня в свою библиотеку… – Ужасная ревность обуяла старика, а Иван, вспоминая то время, вдохновлялся все с большой силой и раззадорившись, в ярких красках рассказывал отцу о жизни в доме барина. – Я столько всего там изучал, изведал, мы много вечеров проводили вместе, он рассказывал о разных странах, о гуманизме, о философах, ты знал о таком? Так что служил я ему хорошо.

– А что ж ты вольную не просил?

– Я как-то и не думал об этой, – немного помолчав, ответил Иван, – мне было совестно его оставлять. Он бедный малый, пережил много.