Полина Саймонс - Медный всадник

В Выборге она показала часовому свои документы и попросила дать ей бензин и объяснить путь на Хельсинки. Он показал на ее лицо и что-то спросил, вероятно, о том, что с ней случилось, но она, не отвечая, отъехала. На этот раз дорога была вымощена, зато пришлось останавливаться на восьми контрольно-пропускных пунктах и показывать свои документы и раненого доктора. Прошло четыре часа, прежде чем она добралась до Хельсинки. Начинало темнеть.

Первое, что увидела Татьяна, – ярко освещенную церковь Святого Николая, стоявшую на холме с видом на гавань. Она остановилась, чтобы спросить дорогу к Helsingin Yliopistollingen Keskussairaala, больнице университета Хельсинки. Она выучила эти три финских слова, но, к сожалению, не понимала ответов. После пятой остановки она наконец напала на человека, немного знавшего английский. Оказалось, больница была как раз позади церкви.

Доктора хорошо знали и любили в больнице, где тот работал еще с войны сорокового. Санитары немедленно принесли носилки. И засыпали Татьяну вопросами, которых она тоже не понимала – ни на английском, ни на финском.

Там же она встретила еще одного сотрудника Красного Креста, доктора Сэма Левита. Едва взглянув на ее щеку, он объявил, что тут нужны швы, и предложил местную анестезию. Татьяна отказалась:

– Шейте так, доктор.

– Но вам понадобится не меньше десяти швов! – воскликнул тот.

– Всего десять?

Пока он шил, она сидела молча и неподвижно на больничной койке. Потом он предложил ей сульфидин, болеутоляющее и еду. Она выпила лекарство, но не стала есть, показав Левиту свой распухший окровавленный язык.

– Завтра, – прошептала она. – Завтра мне будет получше, тогда и поем.

Сестры принесли ей не только широкий чистый халат, скрывавший живот, но и теплые чулки и фланелевую сорочку и даже предложили постирать ее старую, засаленную. Татьяна отдала им одежду и пальто, но оставила повязку с красным крестом.

Позже она легла на пол у кровати Сайерза. Но пришла ночная сестра и, попросив ее пойти спать, чуть не силой подняла и вывела. Татьяна позволила увести себя, однако как только сестра спустилась на пост, Татьяна вернулась к доктору.

Утром ей действительно стало лучше, а ему – хуже. Она получила старую одежду и белый накрахмаленный халат и даже смогла проглотить немного овсянки. И весь день просидела рядом с Сайерзом, глядя в окно на замерзший Финский залив, едва видный за каменными зданиями и голыми деревьями. Во второй половине дня пришел доктор Левит, чтобы осмотреть ее лицо и спросить, не хочет ли она лечь. Татьяна покачала головой.

– Но почему вы сидите здесь? – удивился он. – Почему не отдохнете?

Татьяна повернула голову к Мэтью и не ответила.

Потому что такова моя участь – сидеть у постели умирающих…

Ночью Сайерзу стало еще хуже. Столбик термометра пополз к цифре 42. Губы несчастного пересохли. На лбу выступил пот. Пенициллин не помогал. Татьяна не понимала, что с ним творится, и хотела одного: чтобы он пришел в себя. Она так и уснула на стуле у его кровати, положив голову на подушку рядом с ним.

Но посреди ночи проснулась, вдруг почувствовав, что конец близок. Его дыхание… о, как все это было ей знакомо… с клекотом вырывалось из груди. Татьяна взяла его за руку, положила другую ладонь на лоб и своим изорванным языком шептала на русском и на английском об Америке, обо всех тех вещах, которые он увидит, когда поправится.

Доктор открыл глаза и едва слышно пожаловался, что замерз. Татьяна принесла ему еще одно одеяло.

– Простите меня… Таня… – пробормотал он, слабо сжимая ее руку и часто дыша ртом.

– Нет, это вы меня простите, – пробормотала она и уже чуть громче добавила: – Доктор Сайерз… Мэтью… умоляю, скажите мне, что случилось с моим мужем на самом деле? Дмитрий выдал его? Он арестован? Мы в Хельсинки. Мы выбрались из Советского Союза. Я туда не вернусь. Мне так мало нужно. – Она нагнула голову к его руке. – Всего лишь немного утешения…

– Уезжайте… в Америку, Таня… – Его голос угасал. – Это станет утешением для него.

– Тогда утешьте меня правдой. Вы действительно видели его мертвым в озере?

Доктор долго смотрел на нее, как показалось Татьяне, с выражением понимания и неверия, прежде чем закрыть глаза. Навеки. Татьяна ощутила, как дрогнула его рука, услышала, как воздух в последний раз с хрипом вышел из легких. И все.

Татьяна сжимала его пальцы до утра. Пока не пришла сестра и не увела ее. В коридоре она обняла Татьяну и сказала по-английски: