Шеннон Дрейк: Приди, рассвет

Шотландия,Бордеро

1127 год от Рождества Христова

Он подумал, что умер. Умер от сокрушительного удара алебардой, который нанес ему противник, и сейчас пребывает на том свете.

Здесь все было на удивление знакомо. Пахло душистыми луговыми травами, чистой озерной водой. И если это рай – а судя по всему, так оно и было, потому что в аду не могло быть такого благоухания, – то рай напоен густыми запахами цветов, осота, чертополоха и земли. Когда ему, наконец, удалось открыть глаза, он обнаружил, что рай увенчан небосводом, на котором висит еще не совсем полная луна, льющая призрачный красноватый свет на землю.

Затем он почувствовал боль. Значит, он не умер. Он жив. В голове шумело, казалось, череп расколот пополам. Он тихонько застонал, но тут же сработал инстинкт самосохранения – и он подавил стон. Скрипнув зубами, он приподнялся на локтях и оглядел поле.

Сколько людей... В свете луны белели чьи-то руки и лица. Дальше – тени и сумрак. И пахло не только травами и цветами, но еще и кровью, пропитавшей землю.

Перед ним разворачивалась мрачная в своем величии картина кровавой бойни. Так было и раньше, подумал он. И так будет впредь.

Боль в голове внезапно усилилась. Это грозит тем, что он снова может потерять сознание. Он ощутил под собой влажную от ночной росы траву. Заныли многочисленные мелкие ссадины на теле.

Сколько же мертвых! Друзья и враги лежали вокруг недвижимы. Да он и сам полумертв. Неподалеку от того места, где он лежал, находился небольшой глинобитный домишко. Внутри, судя по отблескам в окне, горел очаг. Уцелевшие в этой бойне ушли туда, чтобы перевязать раны и обдумать план дальнейших действий.

Дай Бог, чтобы там оказались его отец... другие родственники...

Но вслед за надеждой пришли страх и осознание суровой реальности. Отец никогда не оставил бы его здесь. Левой рукой он нащупал чье-то холодное тело и посмотрел в ту сторону. У него кольнуло сердце. Дрожь прошла по позвоночнику, глаза наполнились слезами. Ибо его отец, Уильям Большой, лежал рядом с ним, невидящим взором голубых глаз глядя в небо, а в его груди торчал меч...

– Отец! – хрипло прошептал он и, превозмогая боль, любовно коснулся руками темно-каштановых отцовских волос. – Как ты мог покинуть меня, отец! Ты не должен был этого делать! Нет, не должен!

Он владел мечом, готов был идти на битву. Он был высоким и сильным юношей – от него многого ожидали. Однако сейчас, увидев павшего в бою отца, он вдруг почувствовал себя юнцом, который не может сравниться с отцом не только доблестью и силой, но и уступает ему в мудрости, великодушии и здравомыслии.

Но его отчаяние не способно изменить то, что произошло. Любовь не может оживить мертвых или изменить исход битвы. Он понимал, что должен оставаться воином, и не стыдился слез, текущих по щекам. Уильям Большой ушел навсегда. Луна выглянула из-за облака, осветив то, что было скрыто от глаз. Неподалеку от отца он увидел своего дядю – гордого, красивого, жизнерадостного Айрина, который и в смерти оказался рядом с братом. Айрин лежал на густой сочной траве, раскинув руки, словно желал обнять ими небо.

– Ах дядя! И ты не должен был покидать меня! – шепотом проговорил он. – Ты не должен был оставлять меня одного.

Ему хотелось кричать от отчаяния. Однако вновь сработал инстинкт самосохранения. Он подавил в себе крик боли от утраты, крик гнева и бессильной ярости. Инстинкт сослужил ему хорошую службу: он вовремя сдержался. Послышался шум шагов. Он затаился.

Шаги приближались...

Осторожные, вкрадчивые шаги в ночи. Кто-то тихонько ступал по траве. Затем он увидел идущих. Они стали обходить домишко, где собрались вокруг очага выжившие после кровавой битвы шотландцы.

Он затаил дыхание. Попытался получше рассмотреть идущих людей. Своих врагов.

Когда они проходили мимо него, он замер.

Отец! Ему снова захотелось закричать, предупредить своих людей и отца, что идут враги и несут с собой смерть.

Однако отец был мертв. Как и дядя.

Я один, снова подумал он. Вот она, ужасная правда. Один в целом мире, один на всем белом свете! Тс, кто его любил, никогда больше не произнесут его имя.

Он затаился и наблюдал.

Когда же последний из идущих исчез за глинобитным домиком, он попробовал встать. Покачнувшись и едва не потеряв сознание от пульсирующей боли в голове, он с огромным трудом поднялся на ноги, постоял, собираясь с силами, пережидая, пока боль хоть немного утихнет. А затем осторожно, крадущимися шагами двинулся по траве.