Ширин Мелек: Кёсем-султан. Дорога к власти

– Никто не заходил сюда, госпожа! – дрожащим голосом поспешила заверить старшая из служанок. – Ни живой, ни мертвый!

– Заткнись, дура! – приглушенно рыкнула на нее Халиме, кажется, больше всего разъяренная тем, что служанка обратилась не к ней, а к Кёсем.

– Не надо здесь кричать, дражайшая матушка, валиде-султан, – поспешно, но твердо вмешалась Кёсем. – Только не здесь. Эти девушки, как умеют, берегут покой султана – и нам ведь он тоже не безразличен, правда же?

Только так и можно с Халиме: железо в патоке. Если порознь, на нее не подействует.

– Да, дочь моя… – с трудом произнесла валиде. Посмотрела на своего сына – и глаза ее вдруг наполнились слезами, самыми настоящими, не напоказ. Прикрыв лицо рукавом, Халиме устремилась прочь из зала.

Кёсем в некотором ошеломлении посмотрела ей вслед. Сделала успокаивающий жест служанкам: несите службу дальше, ничего вам не будет (про себя добавив: «Хотя вы и вправду дуры»). Прочитала беззвучный вопрос на лице лекаря, чуть заметно качнула головой: не сейчас. Снова повернулась к Мустафе:

– Один из братьев Крылатых прибыл ко двору. Не хочешь угадать, какой именно?

Это тоже были «гости из прошлого», из времен отрочества нынешнего султана – и их-то он помнил хорошо. Братья-близнецы, Доган и Картал, Сокол и Орел – потому и «Крылатые».

– А чего тут гадать. – Мустафа пожал плечами. – Тот, который с Башар, – он и прибыл. Зови, зови их сюда, обоих. И деревянные клинки пусть с собой прихватят: проверим, кто теперь фехтует лучше…

Башар, девушку из того времени, когда юные шахзаде и их друзья беззаботно состязались в искусстве владения тренировочным оружием, он тоже помнил. И помнил, что она уже тогда была обещана в жены одному из близнецов.

Почти наверняка помнил и какому именно. Но сейчас этого не сказал. Не счел нужным – или…

Говорят, что у слепцов особенно острый слух. А у безумных какая-то часть их разума, неповрежденная, обладает, наверно, высшей мудростью.

– Скоро позову, – кивнула Кёсем. – Только они к тебе без клинков придут, даже деревянных. Хватит, напроверялись уже…

Она снова погладила Мустафу по щеке и поспешно вышла, чувствуя, что иначе и у нее в глазах вот-вот появятся слезы.

– Ахмед, госпожа, это… – лекарь сделал паузу.

– Да, – неохотно, но твердо кивнула Кёсем. – Не слуга, не охранник, не евнух, а покойный султан. Брат нынешнего султана, – зачем-то уточнила она.

Спросит ли бен Закуто про второго брата, того, которому к Мустафе хода нет? Вообще-то за пределами дворца не слишком известно, что среди сыновей позапрошлого султана был еще и некто Яхья. До такой степени неизвестно, что за знание этого может и голова с плеч слететь.

Тут Кёсем мысленно назвала себя дурой хуже давешних служанок, что приставлены к больному султану. Лекарь-то не с неба свалился: он именно из тех кругов, в которых о Яхье знают не по слухам. Там всем ведомо, какова была судьба этого шахзаде. Человека, который сперва «случайно» во время дружеских состязаний проломил голову младшему брату (и правда случайно – метил-то в старшего), потом ушел в побег – и во время этого побега, сотворив еще одну кровавую мерзость, сгинул, исчез из мира живых.

Не жизнью ты был ранен, Мустафа, а рукой своего брата. Понятно, отчего ему к тебе хода нет, даже из мира мертвых.

– Что посоветуешь, почтенный? – спросила Кёсем чуть резче, чем намеревалась.

– Тут мало что можно посоветовать, госпожа, – спокойно и твердо ответил врач. – Но все же попробую. Однако сперва позволь задать несколько вопросов.

– Мне?

– Если на то будет твоя милость, да, госпожа. Или тому, кто знает о болезни повелителя больше всех.

– Значит, мне, – вздохнула Кёсем. – Спрашивай, Абрахам-эфенди.

Абрахам бен Закуто мгновение помедлил, видимо прикидывая, не безопасней ли все-таки будет говорить цветисто и льстиво, но отказался от этой мысли. Он тоже знал, с кем говорит, хотя во дворце Топкапы прежде не бывал.

– Случалось ли когда-нибудь, чтобы повелитель правоверных… э-э, чтобы он (лекарь неопределенно кивнул подбородком в сторону двери павильона, из которого они только что вышли) хотя бы на краткое время лишался речи? Ну и других подобающих человеческому существу навыков. Как то случилось с древним царем по имени Небукаднецар, который передвигался на четвереньках, ел руками, не держал на себе одежду…

– Такого нет.

– Благодарю, госпожа. А бывало ли такое, чтоб он оказывался не только безразличен к себе и окружающему миру, но вдобавок одержим тревогой и ощущением безысходности? Чтобы предавался мыслям о грозящем несчастье, винил в нем себя? Или, наоборот, жалел себя?