Ольга Елисеева - Лев любит Екатерину

Ходила под ним тысяча сабель, ходило и десять. Всяк, кто говорил поперек слово, терял язык вместе с головой. Еще в начале службы проскакал Юлаев сын на чалом жеребце по башкирским деревням звать с собой воинов в поход. Многие поднялись. Но не все. Знатные люди братья Оптраковы, как и сам Адналин, – бии. Вздумали перечить, увещевать народ, требовать верности белой царице. Завалили Оптраковых в собственной избе сосновыми ветками и подожгли. На всю округу кричали братья. Надолго запомнили соплеменники, что сыну Юлая лучше подчиняться. А были еще дурни, что отказывались разорять Симский завод. Повесили их на пепелище, чтобы всякому было ведомо, как поступает полковник Салават с изменниками.

Что теперь?

Оказалось, люди памятливы. Молчали лишь до тех пор, пока он был в силе. Старшины боялись скулить, сами отдавали ему всадников. А как прошелся по Башкирии Михельсон, как нагрянули новые отряды – не даром говорили, у белой царицы войск, как песка – притихли бии, головы в плечи втянули, стали потихоньку отзывать воинов от Салавата. Заснут вечером, вроде все на месте. Утром глядь, за ночь половина ушла.

И не тысяча, не пятьсот, не девяносто пять, остались близ полковника два товарища, которым идти некуда – старшина Бламан Нушаев и писарь Абдрешит Галеев. Скрывались в лесу в верховьях Аи, недалеко от Юлаевой деревни. Ждали вестей.

Но вести теперь плохие. Осенью старшины потянулись в Уфу на поклон к своему начальнику коллежскому советнику Тимашову. Склонили к этому и старого Адналина. Ехал бий сдаваться. Понимал, что новой присяги от него Тимашов не примет. Хотел спасти семью от ареста. Оставил жен, своих и сына, детей.

С сообщением об этом прибежал в лес к Салавату младший брат: «Отец велел тебе уходить к киргизам». Лошадей у полковника к тому времени не осталось. Да и трудно на них пройти через горы. Салават с товарищами встал на лыжи и двинулся мимо Верхней Луки, над деревней Калмыковой все глубже и глубже в лес, все выше и выше в сопки. Небо низкое, серое. Хочется спать. Снег под ногами, словно небеленый холст, неоткуда ему набраться светом.

Три дня шли, а на четвертый на привале настигла их полевая команда поручика Лесковского. Даже костер не успели развести. Ничего, в арестантской избе отогреются.

Солдат было так много, что трое башкир даже не пытались сопротивляться. Салават назвался сразу и позволил заковать себя в железа. Спустив в долину, пленных посадили на коней и повезли в Уфу. Всю дорогу норовил Юлаев сын оглянуться через плечо в сторону родной деревни, как год назад. Мнилось ему: закроет глаза и видит красный платок Атанай.

А дома в этот час было ненастно. Налетел на пустую избу Адналина полковник Аршеневский, похватал родню бунтовщиков, учинил обыск. Сболтнул ему кто-то, де у Салавата спрятаны великие сокровища. Что нашел, все забрал – табун лошадей в пятьдесят голов, столько же коров и мелкого скота – но, видно, мало показалось. Бил простоволосых жен нагайкой по головам пока не сказали, что свекор носил деньги к соседу. В сундуке у того отыскались шестьсот рублей серебром и еще пятнадцать рублей мелкой старинной монетой, а на дне три лисьих шкурки. И их заграбил проклятый мародер!

После чего повлек причитающих баб в Уфу, где и бросил под арестом. Вскоре женщинам разрешили вернуться домой. Те чаяли еще свидеться с близкими. И не ошиблись. Приговор над Юлаем и его сыном приводился в исполнение в тех местах, где геройствовали степные волки. В Симском, Усть-Катавском заводах, в деревнях Юлаевой, Лак, Орловке, в Красноуфимской крепости, в Кунгуре и Осе были биты они кнутом при всем народе.

Атанай подошла к помосту близко-близко, ей хотелось взять мужа за свесившуюся руку, но она не посмела. Ночью караульные ни за какие деньги не пустили ее в избу, где в колодках сидели арестанты. Так и проклинала себя потом всю жизнь за робость. Никогда не держать ей больше на груди тяжелую голову хмельного Салавата, не прижимать к лицу рубахи с мужниным запахом. По исполнении наказания Адналин с сыном побрели этапом из Казани в Рогервик на каторжные работы. Там и сгинули.

Павел Потемкин возвратился в Петербург в конце лета. С ним приехала Лиза в надежде пристроить Егорку в Сухопутный шляхетский корпус. Все остановились у Самойловых, и Марья Александровна сбилась с ног. Впрочем, гости попались тихие, а бледная красивая женщина с испуганным взглядом и вовсе старалась никому не попадаться на глаза. Хозяйку это даже слегка обидело: посидели бы, поговорили о своем, о бабьем. Но когда Павел рассказал ее историю, госпожа Самойлова прониклась чужим горем. Надо же, какая судьба! Не приведи господи!