Людмила Дюбург - Эспер

Да, когда-нибудь, через сто лет и больше, размышлял Эспер, в исторических справочниках наверняка появятся сухие цифры отчета наступления Нивеля: столько-то убитых, столько-то раненых. Трупы, валяющиеся, гниющие в грязи, издающие запах смрада, станут просто цифрами. Солдаты, вставшие в атаку и тут же упавшие, чтобы встали другие, будут называться потерями. У потерь будет цена. Историки начнут ее уточнять, переуточнять и, может, спорить, уличая друг друга в неточностях. Что ж, по крайней мере, на одну единицу в этих сводках будет меньше. Потому что тогда, в апрельский день, транспортируя раненого, Эспер оглянулся, услышав крик:

– Братцы, подождите! – к ним с Этьеном подбежал запыхавшийся солдат, зажимая рукой сильно кровоточащую рану на шее. – Нет, нет, я доберусь, это так, поцарапало, – добавил, предупреждая вопрос. – Но там брат мой, друг, понимаете, друг мой там. Мы вместе. Точно знаю, Колька, Калинников Николай, жив, точно жив. Упал, но чую – жив! Братцы, спасите, давайте назад, туда, – он неопределенно махнул рукой в сторону, откуда санитары тащили на носилках раненого. Тот, только что стонавший, дернулся и резко умолк.

– Смотрите! Помер он! – воскликнул парень, не скрывая радости. – Бросьте его, помер родимый, помер уже, все, царствие ему небесное, – быстро перекрестившись, схватился за носилки, подтаскивая их к себе, пытаясь сбросить лежащее на них тело. – Помер, помер! Стойте! Дайте носилки, а Кольку я найду, сам найду, если не пойдете! – в его голосе слышались одновременно отчаяние, мольба, угроза и злость.

– Arrête! Qu’est-ce que tu fais? [23] Стой! Ты что делаешь? (фр.) – раздраженно крикнул Этьен.

– Чего трупы-то таскать, вона их сколько. Лежат… Живых искать надо.

В словах была грустная правда. Трупы валялись повсюду, выносили их обычно только тогда, когда действительно наступало некоторое затишье. Выходит, зря рисковали, спасая того, кто через несколько минут стал «телом». Эспер осторожно снял умершего с носилок, положил на землю, тоже перекрестился, и, обращаясь, к другу-брату неведомого Кольки сказал:

– Ладно, попробуем. Вроде, все прочесали, но мало ли. Ты давай беги, кровь-то хлещет, перевязать надо, добежишь? Там, недалеко от часовни, медпункт. Звать-то тебя как?

– Дмитрий Орлов я, первая бригада, второй полк. Самарские мы с Колькой. – Он прикрывал рану полностью промокшим от крови платком. – Добегу. Братцы, только найдите. Калинников Николай. У него волосики-то как у меня – светлые. Друг это мой, как братья мы. На меня смотрите, такого и ищите, – Дмитрий, слегка сдвинув назад каску, ткнув в себя пальцем, на секунду замер, как перед фотоаппаратом, развернулся и пошел в сторону только что отбитой у немцев деревни.

Они очень рисковали, снова отправившись на поиски, тем более что водитель их взвода категорически отказался ждать в опасном месте, мотивируя тем, что не было на то распоряжения. Этьен, выругавшись, послал его к черту, сказав, что сам сядет за руль, пусть только автомобиль оставит. Риск действительно был: найти Кольку со «светлыми волосиками» среди множества неподвижных тел казалось решением благородным, но невозможным. И все же Эспер первым заметил солдата, лежащего, как и большинство, на спине, но со скрещенными на лице руками. В позе не было внезапности смерти, это и обращало внимание. Человек, возможно, услышав речь санитаров, специально пошевелил пальцами, чтобы быть обнаруженным. На голове у него была каска, поэтому цвет волос не имел значения. Эспер нагнулся, раздвинув руки раненого. Лица не было. То есть оно было, но найти в нем схожесть с «братом» Дмитрием не представлялось никакой возможности, как и ни с кем другим. Даже Этьен, видавший многое, содрогнулся, увидев вывороченные куски мяса на верхних скулах.

– Tu n'es pas Nicolas par hasard? [24] Tu n'es pas Nicolas par hasard? (фр.) – Ты случайно не Николай? Николя? – повторил по-русски.

Парень пошевелился:

– Никак живой я… Больно-то как, батюшки…

И потерял сознание. Эспер достал из кармана гимнастерки документы: Калинников Николай, 1895 года рождения. Призван из Самарской губернии, деревни Удалово.

В тыловом лазарете Калинникову быстро зашили раны, залатав кожу буквально по кусочкам. На десятый день частично сняли швы. Он попросил зеркало. Сестра отговаривала, но пациент был неумолим: «Несите!»

Долго разглядывая свое обезображенное лицо, гладя швы, повязку все еще забинтованного глаза, Николай дотронулся до торчащего под бинтами кончика носа, а потом, собрав весь свой природный оптимизм, вздохнул и впервые произнес ту самую успокоительную фразу: