Рикарда Джордан - Люция. Спасенная

Рахиль, которой из-за ее рода деятельности частенько доводилось выходить на улицу по ночам, снова и снова задавалась вопросом: почему еврейский квартал Майнца ничем не огорожен, в отличие от большинства других городов? Иногда ей хотелось окружить себя защитными стенами, хотя, конечно, она знала: когда в город приходит беда, людям ее веры укрыться все равно негде. Вспыхнет ли эпидемия, пожар, придет ли особенно сильный неурожай – во всех своих бедах жители города охотно обвиняли иудеев. И если толпа христиан врывалась в иудейское гетто, стены уже не давали защиту, а, наоборот, становились помехой, поскольку делали побег, а значит, и спасение жизни невозможным.

Рахиль внутренне сжалась, готовая вдохнуть зловонную смесь запахов дешевого пива и свиного жаркого, которые в это время, как правило, вылетали из «Золотой прялки», оскорбляя обоняние оказавшихся неподалеку верующих. По крайней мере, в такую холодную и сырую ночь вокруг таверны не должно быть слишком много народа. Даже светловолосые бродяги, которые обычно шлялись в этом районе, сейчас забились в самые темные углы убогих пивнушек. Но Рахиль все равно оставила свои заработанные деньги в доме Метцев, на всякий случай. Ни за свою жизнь, ни за свою честь она особенно не боялась. В конце концов, она уже немолода, да и красавицей никогда не была. А плоть в районе «Золотой прялки» стоила дешево! Трактирщик продавал молодых девок за бесценок; вдобавок ко всему возле трактира частенько бродили отчаявшиеся юницы, пытаясь на свой страх и риск заработать хоть пару медных монет.

По правде сказать, переулки перед таверной в ту ночь были пустынны, хотя внутри толпились посетители, слышались грубые песнопения и стук кружек. Рахиль вздрогнула, брезгливо закуталась в плащ и попыталась побыстрее миновать неприятное место. Однако ее чуткое ухо уловило женские крики, почти перекрываемые грохотом и шумом, доносившимися из таверны. Неужели кто-то напал на девушку? Повитуха заставила себя продолжить путь: даже если ее опасения верны, она все равно ничем не поможет бедняге. И Рахиль быстро пробормотала молитву.

Но когда она добралась до входа в таверну, крики усилились. Они раздавались не в самой таверне, а за ней, во дворе. Рахиль сжала в руке маленький нож, который всегда брала с собой, если ей предстояло проходить через эту часть квартала. Она была отважной женщиной, и даже угроза виселицы – в случае, если бы ей и правда пришлось отправить негодяя-христианина к его небесному судье, – не заставила бы ее сдаться без боя! К тому же она не могла бросить несчастную на произвол судьбы, даже не выяснив, что происходит. Может, это распутница кричит за работой? Но бедняжка вполне могла оказаться иудейкой! Для мужчин этот факт был бы лишь дополнительным искушением: во-первых, в таком случае жертва непременно окажется девственницей, а во-вторых, за осквернение иудейки городские стражи навряд ли призовут виновных к ответу. Конечно, на бумаге иудеи находились под защитой епископа, но к тому времени, когда жалоба дойдет до этого благородного господина, место преступления уже порастет мхом.

Рахиль смело вошла во двор за таверной. В одном углу двора находился туалет, а в другом – куча мусора, и вместе они источали ужасающую вонь. Бездомные кошки, лакомившиеся полусгнившими внутренностями, при появлении человека бросились наутек. Взгляд Рахиль метнулся в сторону конюшни, и она тут же поняла, что женские крики доносятся именно оттуда. Однако теперь они стали более слабыми, протяжными и жалобными, и Рахиль, будучи опытной повитухой, немедленно заподозрила, что несчастная вовсе не защищалась от напавших на нее мужчин. Если причиной ее криков и было изнасилование, то оно произошло девять месяцев назад.

Рахиль пошла в ту сторону, откуда доносились крики, прерываемые стонами и плачем, и вскоре услышала другие женские голоса:

– Сколько крови! Такого не должно быть, Аннхен, тут что-то не так… да и ребенок уже тоже должен был показаться. Она все тужится, тужится, но ничего не происходит!

– Да что ты понимаешь, Лене! Ты ж ни разу не рожала, из тебя детей выцарапывали, когда еще и живота почти видно не было! – Девушка говорила нарочито грубо, пытаясь скрыть свой страх.

Наконец Рахиль увидела говоривших: в дальнем углу пустой конюшни горела грязная масляная лампа, и в ее тусклом свете стояли две девушки, склонившиеся над третьей – хрупкой женщиной, которая, очевидно, как раз рожала и плакала от боли. Одна из встревоженных помощниц была высокой блондинкой, другая – пухленькой брюнеткой.