Надежда Бугаёва - Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне

В тонком свете его лицо словно из перламутра и мрамора. Voilà une belle mort , вспоминает она из Толстого [фр. вот прекрасная смерть. Цитата из романа «Война и мир» Льва Толстого] . Полотенцем она вытирает его рот и грудь, потом обхватывает под мышками и, навалившись всем телом, подтаскивает и прислоняет головой к боковому пуфику дивана. Стакан стучит о его зубы:

– «Вода, Илья Ефимыч! Пейте!»

Ляля наклоняет стакан и держит вторую руку на его щеке – она неприятно горячая. Только бы не мозговая горячка, думает она. Он же только что был здоров – нет смерти, кроме силы в твоей маленькой руке…

– «Илья Ефимыч, пейте!»

Он глотает. Только бы не мозговая горячка… Она хватает полотенце и льёт на него из графина, потом кладёт ему на горячий лоб. Щупает его мелко дрожашие руки – они как у мёртвого. Она держит их в пригоршне, наклоняется и дышит на них. Илья Ефимыч!

… Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных… Ляля Гавриловна не заметила, когда начала молиться. Вероятно, уже глубокая ночь. Она, кажется, выпала из оцепенения, пришедшего на смену лихорадочной нервозности. Она всё ещё сжимает ледяные пальцы Развалова. Резкой вспышкой она ощущает прежний испуг. Темнота под секретером за спиной щекочет ей спину.

– «Илья Ефимыч!» – шёпотом.

Она ощупывает его грудь, затем прижимается ухом и слушает, слушает в темноте. Его спящее лицо не мёртвое. Полотенце сползло до глаз, щека лежит на паутине спутанных тёмных волос.

– «Илья Ефимыч!» – почти в самое ухо.

Она вдруг думает, что смерть может выйти из мрака под секретером и схватить его . Ляля ни за что на свете не оглянулась бы, и она только сжимает его плечи и наклоняется над ним, чтобы спрятать под собой.

Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!..

Она так и засыпает, стоя на коленях, со вскинутыми руками, с головой, упавшей ему на запачканный жилет.

… Утром Ляля Гавриловна услышала голоса и смех, кто-то толкнул её, рядом протарахтели шаги, диван качнулся под ней. Ей казалось, что она заснула в красном углу, потому что она стояла на коленях. А потом Ляля резко вспомнила и вскочила.

Никого, диван пуст. Но рядом остались зеленоватые пятна его тошноты, и она знала, что всё было . Она огляделась: перед дверями топали, с улицы покрикивали. Секретер побеждённым врагом стоял, залитый солнцем. Она встала, вышла в коридор.

– «Барышня-с, вы из издательских? Там на извозчике одно место остаётся, идите скорей-с, развозят».

Через 10 минут она уже слушала цоканье копыт, стараясь держать спину прямо.

Слепого и глухого выдали его слепота и глухота, – думала она, чувствуя какую-то изгаженность в душе и в нечищеном рту, – он аплодировал невпопад. Если его и вышвырнули, то лишь затем, чтобы от ненужного усердья он не отбил сам себе рук.

***

А дальше ничего не изменилось и одновременно сильно поменялось. Ляля Гавриловна приходила на службу, выполняла работу: переписывала тексты с правками; помогала наборщику собрать макет, если требовался подручный; бегала за чернилами или разносила записки по адресам, если не хватало мальчиков, или бегала в «Артистическое заведение» за образцами литографий, если оттуда запаздывали и макет «горел».

Но она чувствовала в воздухе слабые разряды молний, когда M-lle Анетта проходила мимо неё или шепталась с другими девушками, когда мальчики передавали ей ответы и когда поэт Никитин, друг Развалова (как говорили, ещё с гимназии), посмотрел на неё, выходя от редактора.

Ляле Гавриловне казалось, что она видит их всех через завесу воды, что их голоса не могут дойти до её ушей, что их жесты смазанны. Та лёгкость, с какой все эти люди общались друг с другом, была для неё непостижима. Если бы она могла достать из кармана нужное выражение лица, понятное им, и носить его, как рождественскую маску, или найти, как находят на мостовой монетки, нужные модуляции голоса, то она бы преодолела завесу и вышла к ним, и спросила бы их, и ответила бы на их вопросы.

Но, видимо, в их и её радио барахлил детектор, и полезный сигнал не доходил, терялся в помехах завесы. У них не было такого фильтра, чтобы различать её волны, а у неё – их. Увы, на обоих концах или стояла тишина, или гудели шумы.

Её детектор всё же пропустил кое-что, когда Никитин, прислонившись к столу, который делили M-lles Аннетта и Lis-Lis, или Лилия Ивановна, младшая из барышень, со смехом превозносил власть юных переписчиц над его бедным сердцем. Воистину он пишет все свои безделицы, лишь чтобы урывать один, один лишь взгляд на барышень, цветущих в садах Г-на Маркса. Если бы не они, ноги его бы не было ни в этом издательстве и ни в каком другом, и даже Развалов его не заставил бы. А что до Развалова, так его Нивские барышни своей красотой подчистую сбивают с ног – натурально, с прошлой вечеринки (тут Никитин подмигнул) того пришлось практически заносить в сани.