Мэри Келли - Ирландское сердце

– Долли, это та самая девушка, о которой я вам рассказывал, – пояснил Тим Макшейн.

– Девица, попавшая в затруднительное положение, – ответила Долли, кивая в мою сторону. – И Тим спас вас.

Перья на ее шляпе словно целились мне прямо в сердце.

– Ну, это как сказать, – возразила я. – Я могла бы сесть в следующий вагон.

– Так вам и следовало поступить, – согласилась она. – Я уже давно ни за чем не бегаю. Просто стою на месте, и все хорошее само притягивается ко мне.

– Здорово, – откликнулась я, – а вот я продолжаю спринтовать, пока еще способна на это.

Мейм фыркнула, подавляя смех.

– Это мои подруги, Роза и Мейм Маккейб.

– Ах, сестры, – воскликнула Долли. – А вот мне Бог сестер не дал. Я родилась на сундуке с реквизитом и воспитывалась в водевильном театре «Орфеум Сиркьют». Мы росли вместе с Джорджи Коханом [3]. – Она широким жестом раскинула руки. – Моя единственная семья – сердечные люди театра! А вы, как я понимаю, незамужняя женщина, сама зарабатывающая себе на жизнь в этом жестоком мире. – Она горестно вздохнула, понурив голову, и мы втроем внезапно ощутили себя персонажами какой-то мелодрамы.

– Я вижу, кое-кто уже наводил о нас справки, – сказала я, подозрительно взглянув на Тима Макшейна.

– Сити-холл – замечательное место для получения самой разной информации, – пояснил он. – Ну, и я, конечно, уже имел удовольствие встречаться с сестрами Маккейб во время мессы в церкви Святой Агнессы в Брайтон-парке.

Все это и правда походило на какую-то игру. А он – на большого пройдоху.

Я была уверена, что воскресным утром Тим Макшейн был где угодно, только не на мессе в церкви Святой Агнессы.

Роза, разумеется, поймала его на слове и сказала:

– Странно. Я вас там никогда не видела.

– А я стою сзади, – бойко ответил он.

Но Мейм не собиралась спускать ему эту болтовню.

– Видимо, совсем уж сзади. Возможно, даже на улице, – ехидно заметила она.

Он засмеялся.

– А может быть, вы просто касаетесь своей шляпы, проходя мимо церкви? – вставила я.

– Да, именно так.

Тут слово снова взяла Роза:

– А вот я, проходя мимо церкви, обязательно захожу внутрь. Поэтому, когда мое тело понесут отпевать по центральному проходу, Господу не придется задаваться вопросом: «А это еще кто такая?»

Я засмеялась, но Долли Мак-Ки театрально устремила глаза вверх. Целилась она, полагаю, в небеса, но взгляд ее упирался в потолок зала «Хенрикки». Затем она скорбно промокнула воображаемую слезу под глазами.

– О да, однажды этот день настанет для всех нас. Мой последний муж был крепким и здоровым молодым человеком, а на следующий день взял и умер.

«Уж как-то больно быстро умер», – подумала я. Многие полагали, что этот титул – «миссис» – Долли присвоила себе, как это делают некоторые люди сцены. Вроде это добавляет респектабельности. Глупо, по-моему. Сара Бернар, например, не прячется за несуществующего мужа – как, кстати, и Дженни Линд [4]с Лилли Лэнгтри [5], – но Долли делает вид, что уносится в воспоминания о своем великом горе, и закрывает глаза.

У меня мелькнула мысль: какого черта Тим Макшейн вообще связался с ней? Но в этот миг Долли открыла глаза и посмотрела прямо на меня.

Вот тут и проявился смысл этого ее представления. Эти темные глаза красноречиво говорили мне: «Можешь в темпе поаплодировать, а затем иди отсюда подобру-поздорову».

Теперь она пристально смотрела на Тима, который немедленно встал и сказал:

– Было очень приятно снова увидеться с вами, леди.

После этого он снова обратился к Долли:

– Мы должны дать этим девушкам билеты на ваше выступление в «Лирик Опера».

Она улыбнулась.

– Лучше пусть они подождут, пока я буду снова играть в водевиле у Маквикера. Я дала согласие выйти там на сцену с Коханом в следующем месяце. Это доставит вам больше удовольствия, чем мой оперный репертуар, – сказала она, продолжая смотреть мне в глаза. – Еще раз, как ваше имя?

– Келли, – ответила я и прямо там, перед Богом и людьми, а также перед метрдотелем, начала петь:

Мужчины за соседним столиком захлопали мне, Мейм и Роза присоединились к ним.

Не хлопала только Долли.

– Я запомню это имя, – сухо сказала она.

Когда мы уходили, Тим Макшейн не проронил ни слова.