Ольга Михайлова - Святой в миру

— Сестрёнка… Мне так жаль. Мы не смогли найти Клэмента. Сейчас все люди мистера Хэммонда прочешут топь и болото, но надежды почти нет, разве что чудо…

Бэрил вначале просто не поняла сказанного. Клэмента нет? Его не нашли? Брат был для неё воплощением силы — безжалостной и неумолимой, был господином и хозяином, и мысль, что он мог погибнуть — не вмещалась в неё. Нет, он где-то на болотах, но живой. Ведь всего только ночь миновала. Нет, он где-то в лесу… Клэмент просто заблудился. Его найдут. Бэрил поделилась этими мыслями с джентльменами. Оба промолчали. Доран заметил, что Бэрил просто не верит сказанному. Что ж, возможно, его и найдут в лесу или на болоте. Их прочешут — и может, найдут…

Доран окинул взглядом мисс Бэрил, вдруг покраснел и торопливо вышел, накинув на спину перемазанную охотничью куртку. С ним произошло нечто непонятное. Всё это время он удивлялся: часы, проведённые с Бэрил, были для него временем отдыха и покоя — душевного и телесного, но вот теперь вдруг в нём, до предела истомлённом и измученном, поднялось яростное, почти не управляемое желание, чуть не сбившее его с ног. Он хотел эту женщину, хотел до безумия. Подмять под себя, овладеть и завладеть ею, оплодотворить её лоно, слиться в последнем содрогании… Доран ужаснулся своему порыву, едва сдержал себя, и не помнил, как смог уйти.

В своей комнате, где уже была наполнена ванна, Патрик, торопливо заперев дверь, разделся. Зажёг светильник. Подошёл к зеркалу. Долго молча вглядывался в своё отражение, в мощные, напряжённые плечи, мышцы рук, жёсткие квадраты живота, озирал возбуждённую плоть, кровоподтёки на плечах и совсем свежие ссадины на запястьях. Он уже лет десять не видел себя в зеркале обнажённым. Наконец опустился в ванну, отдавшись благодетельному теплу. Дыхание его выровнялось. Он прикрыл глаза. Странно, но он не корил себя за пережитое искушение. И, что и вовсе поразило, не ощущал внутренней вины за него. «…не верящий в собственную любовь, сострадающий злу… Кто вы, Доран?», пронеслось в памяти. А, вот оно. Он просто… он просто вдруг поверил в собственную любовь. Поверил — и она едва не сбила его с ног. Но в этом не было ничего скотского. Патрик хотел Бэрил. Акт любви не может быть безличен. Безличен только акт скотства. Он любил. Доран с тоской оглядел детородный орган — напряжённый в порыве, который реализовать все равно не суждено. Но и это не унизило его. Мощь плоти ощущалось им теперь, как сила, стыд ушёл, в него вошла тишина. Он любил. Несмотря на боль и усталость, что-то в нём пело — пело григорианский хорал, слышанный когда-то двадцать лет назад.

Он любил.

…Милорд Хэммонд был просто убит. Последнее, что он помнил, это резкий выговор, что он сделал Стэнтону, сказав ему, если тот ещё раз посмеет оскорбить сестру — в тот же день навсегда покинет Хэммондсхолл. И вот на тебе… Но мистер Доран, освежённый ванной и переодевшийся, чётко и недвусмысленно сказал другу, что его слова никакого отношения к случившемуся не имеют. Мистер Стэнтон, если предположить, что он погиб, стал жертвой собственного упрямства и глупости. В одних ботинках, без снаряжения, в одиночку — ринулся бегать по топи, — кто виноват? Этот человек ни с кем не считался — глупо думать, что с ним посчитается болото. Поделом.

Граф опасливо покосился на друга и осторожно заметил, что в последнее время Патрик обнаруживает странную жёсткость в суждениях. Тот только пожал плечами. Хватит колебаний. Надоели ему вечные сомнения. Сегодня он опубликовал бы записку Нортона, отказался бы отпевать самоубийцу, и выбросил его тело воронам! И плюнул бы в физиономии всем, кто сказал, что он неправ! Однако… Ведь Коркоран тоже сказал, что сделает женщиной всякого, кто обвинит его хоть в чём-то! Правота Кристиана начала в полноте доходить до Дорана. Чего ради сгибаться перед этой низостью? Доколе извинять мерзость? Если поступаешь по-божески — плюй на все заповеди человеческие, на все прихоти суетного мира всего!

Хватит. Хватит с него этих слезливых глупостей. «Ветви, не приносящие доброго плода, срубают и бросают в болото…» Или куда там? А, в огонь. Доран почувствовал волчий голод, и пошёл в столовую, шатаясь и от странной, распиравшей его силы, и телесной усталости. Коркоран сидел за столом и совмещал, видимо, завтрак с обедом, уплетая за обе щеки. Доран молча уселся рядом и подтянул себе блюдо с холодной свининой и бутылку вина.

— У вас такое выражение лица, дорогой Патрик, словно вы обрели Господа…